Читать книгу "Бывшая Ленина - Шамиль Идиатуллин"

– Дело как раз их то есть. Тут-то все как положено: возбудят, найдут, предъявят, посадят. И чего его искать-то особо: кто в кресле главы сидит, тот и виновный, схема отработанная. Но вам-то это точно не надо, так?

– А тебе? – неожиданно для себя не выдержала Лена.

Митрофанов, кажется, тоже удивился, но продолжил в той же тональности рабочей взаимоподгоняющей дискуссии:

– Мне тем более, но я к этому уже сейчас готов.

– В смысле?

Митрофанов показал, что дальше будет понятней, и продолжил:

– Суть в том, что твои ребята ставят на полную ликвидацию возможности такой отсрочки. Поэтому доводят ситуацию до стадии, на которой внутрь уже ничего не загнать. Это стадия у нас уже под носом. Я, честно говоря, думал, что точка невозврата пройдена – вот этим… Когда траванули полгорода, и, что существеннее, митингом потом. Но на федеральный уровень это почему-то не вышло, смогли задавить, мне Салтыков, собака, даже обосновал, почему это важно…

– Ты на этом месте его послал? – догадалась Лена.

Митрофанов повел плечом.

– Да не послал, хотя надо было. Ровно разошлись. С другой стороны – ну, он прав, я же сейчас, по сути, к его логике и откатился. Но, зараза, как погано… Ладно.

Надо было дать ему выступать дальше, но Лена уже не могла сдержаться. Она спросила:

– А Юрченко на этом же споткнулась? Ты начал буянить, что надо прямо сейчас ставить вопрос перед губером и так далее, а она вместе с Салтыковым стала уговаривать не подставляться, пусть кто-нибудь другой?

– И это в том числе, – сухо сказал Митрофанов.

– И ты теперь понимаешь, что она права, и жалеешь, да? – предположила Лена. – Не плачь. Поманишь – вернется.

Митрофанов поменял местами ноги и небрежно ответил:

– Не вернется, всё. Сына, говорит, здесь не оставлю, ну и сама заодно… Проехали. Или ты еще хочешь об этом поговорить?

Лена показала, что ни в коем случае, а себе забила как-нибудь подумать об этом: у Юрченко сын, и она его увезла. Отсюда. Сейчас увезла, хотя могла дождаться чего-то и увезти уже пусть не на Багамы, но в Лондон какой-нибудь – вернее, могла рассчитывать на это. Непросто все у всех.

– Тогда я про точку невозврата, – упрямо продолжил Митрофанов. – Это твой махач с ментами, стопудово. Это штука, которую, если выскочит в паблик, загнать и затаить невозможно. Силовики такое не забывают и не прощают.

– Ну почему же, – сказала Лена, – вот эти два силовика охотно бы все замяли.

– Они – да, – согласился Митрофанов. – А их начальство – ни в коем случае. Оно самих этих гавриков отмудохает и выкинет, но тех, кто посмел руку на мундир поднять, тем более урыть должно. Главное правило ментовской работы, ну и вообще для власти, хотя какая уже разница последние пятнадцать лет-то. Они должны держать всех в страхе и размазывать всякого, кто попробует покуситься или просто хвост поднять, в слизь и брызги. Даже сами когда нафантазируют, что кто-то там посмел, а на самом деле чуваки просто цветочками махали, все плохо кончается. А тут, прости, Лен, но ты реально пистолет отбирала и морду ментам била…

– Я била?.. – изумилась Лена.

– Твой кум или сват иль кто-нибудь из вашего же роду. Неважно. Поэтому, говорю, куртку выкинь и походку поменяй.

Вот знает, паразит, что я пугаюсь легко, поэтому и заводит, подумала Лена, с неудовольствием ощущая, что страх не страх, но пакостная боязнь и впрямь заставляет ее тут же, не сходя с места, сгорбиться и присунуть куртку в малозаметную щель. Тут она вспомнила, как безропотно менты получали по мордам, как легко отобрала пистолет у спортивного, а тот у мента, – фыркнула и сказала с презрением:

– Было бы кого бояться.

Митрофанов посмотрел на нее, как на ребенка, и даже немного помолчал, как бывало в дискуссиях с четырнадцатилетней Сашей, когда нужно было ей что-то втолковать, а у Лены ни сил, ни добрых слов уже не оставалось.

– Помнишь, мы с тобой все понять не могли, зачем нужны всякие официальные артисты из концерта на День милиции, все эти Киркоровы-Аллегровы-Жасмин? Популярных песен у них уже сто лет нет, ну, всякий вирусняк про цвет настроения синий не будем, это исключение. Их никто никогда не слушает. Ни один человек в трезвом уме и твердой памяти не будет скачивать их записи, тем более покупать, включать в наушниках или просто фоном, чтобы картошку почистить. При этом у каждого человека есть свои любимые певцы и певицы, одни успешные, другие нет. У пенсионеров – Лещенко с Ротару или Трофим, как у мамы моей был, кто чуть помоложе – для тех Стас Михайлов и Ваенга, дальше там Лепс, Успенская, Шнур, у кого попроще – шансон, у детишек – рэперы всякие, Фейс, Оксимирон, ну и однодневки эти – Гречка, Монетка, у тех, что полютей, как Санька, что угодно, от дэд-метала до корейских мальчиков сладеньких, не суть. Они продаются миллионами, собирают стадионы, их реально обожают, как «Битлз» в свое время – такая эпоха миллиона маленьких «Битлз» для миллиарда маленьких фанатов. А официальные певцы ни нахер никому не нужны. Они просто торчат в телевизоре, который тоже давно нахер никому не нужен, и пытаются решать все, до чего дотянутся.

Митрофанов сделал паузу и посмотрел на Лену. Лена показала, что нет, она не спит и стойко пытается выследить нить беседы. Митрофанов продолжил немножко другим тоном, севшим и уставшим – то ли впрямь резко устал, то ли понял зряшность разглагольствований:

– С властями похожая ситуация: никто в здравом уме и твердой памяти не будет воспринимать их как что-то, к чему следует прислушиваться, чем можно наслаждаться и что можно добровольно, тем более за свои деньги, выбирать и принимать. Они бессмысленны и беспощадны. Но именно они решают, что мы слушаем, что показывают в телевизоре, кому, сколько и когда мы платим, что мы едим и носим, с кем мы воюем и кого ненавидим, почему мы остаемся без денег и работы, на каком свете мы живем и так далее. И так будет, по меньшей мере пока не вымрет поколение, которое их действительно умеет слушать хотя бы краем уха и не выключает телевизор, едва увидев. А может, и следующее поколение. А может, и дальше, все наши поколения с этим нашим проклятием, от которого и внуки наши не избавятся. Никакая Гречка, никакой Шевчук со Шнуром и Оксимироном не вытеснят эту ботву, а если вытеснят, на смену ей придет другая ботва, а не Гречка со Шнуром. И Иван твой не вытеснит Балясникова и тем более Крутакова. Иван несистемный. Это главное. И это делает его совершенно бесперспективным. Все, чего он может добиться, – выскочить на год-два, до первой оплошности, за которой в лучшем случае последует позорная отставка, в худшем – серьезная отсидка. Сам начнет крысятничать или подставят – без разницы, но будет так, по-другому не бывает. Ну или он станет системным. И то и другое означает очень плохие перспективы для города. И в первую очередь – что? Правильно, разрастание свалки.

– Мы все умрем, – подытожила Лена, нервно усмехнувшись. – А теперь скажи: чем ты лучше?

– Я хуже, – сказал Даниил. – Потому что, как ни крути, часть системы. Поэтому я всех устрою. Я умею действовать как часть системы.