Читать книгу "Великие загадки мира искусства. Истории о шедеврах мирового искусства - Елена Коровина"

Оперетта – традиционно развлекательный жанр. Но и традиционно мистический. Композиторы, ее сочиняющие, странный народ – несчастный и загадочный. Отец жанра – француз Флоримон Эрве начал сочинять забавные оперетты в лечебнице для душевнобольных, где, между прочим, и сам кончил дни в качестве пациента. Сошел с ума и гений оперетты – Жак Оффенбах. Ну прямо какое-то дьявольское веселье…

Для Кальмана сочинение оперетт тоже стало процессом мистическим, а часто и трагическим. На всю жизнь запомнил он 1915 год. Тогда он работал над «Княгиней чардаша» («Сильвой») и должен был к вечеру написать легкомысленно-очаровательные куплеты «Без женщин жить нельзя на свете». И что же? Именно в этот день пришла телеграмма о смерти любимого брата Белы. Но Имре был обязан закончить куплеты. Не будет гонорара – не на что станет жить. Представляете, каково сочинять веселые шлягеры, поливая их слезами? Может, потому даже в смехе «Княгини» слышатся трагические нотки?

А в 1924 году пришлось дописывать прелестную «Марицу», приехав с похорон отца. Весь клавир оказался залит слезами, но прервать работу Кальман не мог – афиши новой премьеры уже трепетали по всей Вене.

Немудрено, что Кальман, на людях абсолютно респектабельный джентльмен, в душе верил и в мистику, и в чудеса. Он считал счастливым число 17 и старался назначать на это число главные события жизни и премьеры спектаклей. Позже именно на 17 ноября он даже предсказал рождение собственного сына. Еще он верил в то, что високосные года приносят ему удачу. А еще и вовсе в несусветное цыганское поверье: плачущая женщина принесет счастье и, наоборот, смеющаяся дама – беду.

С женщинами вообще-то ему не везло. Создатель страстной музыки был далеко не красавцем: небольшого роста, невыразительной внешности, усы щеточкой, вечно поджатые губы. В его любимом венском театре «Ан-дер-Вин» все удивлялись – как этот «сухарь» пишет такие зажигательные шлягеры? «Сухарь» знал, что его мало любят. Но ведь не рассказывать же всем, что в душе-то он – страстный мачо, мечтающий о путешествиях и авантюрах. Но ведь это все – в душе. А кому нужно заглядывать ему в душу?..

И все-таки нашлась добрая девушка. И кто? Ослепительная красавица, золотоволосая примадонна Паула Дворжак, блистающая в его «Баядере». Кальман встретил ее за кулисами плачущей. Паула была эмигранткой, и потому дирекция театра платила ей весьма скромное жалованье. Кальман догадывался об этом. Он ведь тоже долго считался в Вене провинциалом. Но обижать золотоволосую девушку, на руках которой больная мать, показалось композитору кощунством. Он, робкий от природы, никогда не вступающий в конфликты, добился для Паулы достойного жалованья со служебной квартирой и предложил красавице… руку и сердце. Паула судорожно вздохнула и тоже призналась, что Кальман ей по сердцу, но выйти за него замуж отказалась.

Имре переживал. Сильно. Мучительно. Не понимал Паулу. Обвинял себя. Считал, что слишком уж некрасив, не моден, не шикарен. Начал одеваться у лучшего портного, посещать мужские салоны и парикмахерские. Надо же стать достойным белокурой красавицы! В конце концов решил пойти с козырной карты – начал писать новую оперетту «Принцесса цирка» специально для обожаемой Паулы. Надеялся, что сумеет вложить в мелодии всю жажду любви, которую поймет примадонна.

Если б только он знал, в чем дело! Паула была больна. И тихо угасла на руках у Имре, прямо перед премьерой «Принцессы цирка».

Вот она – цена веселья! Кальман заплатил сполна – смертью брата, отца, возлюбленной. Что может быть ужаснее? Он-то думал: опереточные мелодии принесут в его жизнь счастье. Но вышло не так. Оказалось, безудержное веселье и взрывы страстей потребуют особой платы. И кто-то должен ее внести…

Ох уж эта оперетта!

Оперетта – не просто веселые спектакли, в которых ключом бьет радость жизни. Оперетта – особая зона мистики. И во время спектаклей исполнителям надо быть вдвое внимательными – к себе, к партнерам, к декорациям, даже к сказанным словам. Не будем голословными – обратимся только к фактам, запротоколированным в воспоминаниях и мемуарах актеров оперетты прошлого столетия.

Например, играют знаменитого «Графа Люксембурга» Ференца Легара в известной в начале ХХ века антрепризе С.Н. Новикова. Вместе с замечательным комиком Григорием Марковичем Яроном (его все знают по фильму «Мистер Икс», где он виртуозно исполнил роль старого слуги по прозвищу Пеликан) вторым комическим актером приглашен некий А. Светляков. Да только антрепренер на каждый спектакль все ставит и ставит одного Ярона. Уставший Ярон просит, наконец, поставить на завтра Светлякова. Новиков вздыхает: «У него голос резкий, противный. От такого голоса не то что зрители – бегемоты разбегутся!»

Но завтра Светляков все же поет. Более того – вопит на сцене, усиленно жестикулируя, – доказывает, что может играть. К концу спектакля вбегает к антрепренеру совершенно взлохмаченный незнакомец и орет похлеще Светлякова: «Бегемоты бегут!»

Оказывается, рядом с театром – зоопарк, в котором от крика Светлякова проснулись бегемоты и разбудили все вольеры. Того и гляди, звери разбегутся! Ну, как не вспомнить: слово не воробей, вылетит – не поймаешь…

В Петербурге начала прошлого века уже упомянутый Григорий Маркович Ярон репетировал с актером Никольским-Франком – мужчиной огромных амбиций и такого же веса. Играть должны были оперетту-мозаику известного композитора Валентинова «В волнах страсти». Оперетта – так себе, но в начале ХХ столетия шла с громадным успехом. И вот актер Никольский-Франк весом за сто килограммов уговаривает крошечного тщедушного Ярона: «Я сыграю, будто мне дурно, а вы меня подхватите!»

Режиссер спектакля смеется: «А вдруг он вас не удержит? Вы же, Никольский, на Ярона обрушитесь, как колонна!»

Начинается спектакль. Подходит та самая сцена «поддержки». Ярон приготавливается, и вдруг… на него с колосников грохается самая настоящая колонна. Ярона просто-таки расплющивает по сцене. Очнувшись, он обнаруживает, что на нем лежит еще и огромный Никольский и шипит: «Негодяй, вы это нарочно сделали!» – «Вставайте! Вы меня раздавите!» – умоляет крошечный Ярон. «Не могу! – отвечает объемный Никольский. – Я колено разбил!»

Пришлось щуплому Ярону выбираться из-под этой громадной туши самостоятельно. Хохот в зале стоял гомерический.

Оперетта воспринимается как прекрасная музыкальная сказка – с «графьями и князьями», балами и маскарадами, а любое сказанное слово в этой сказке приобретает особое значение. Тут каждый может стать и предсказателем и ясновидцем – от режиссера до технического персонала.

Пригласил, например, известный режиссер Алексей Алексеевич Феона в 1917 году мировую приму, одну из первых исполнительниц роли Сильвы – шведку Эльну Гистэдт выступить в этой роли в петербургском театре «Летний буфф». А уборщица перед приездом примы полы моет и приговаривает: «Своих актрис, что ли, нет? Выпишут бабу-ягу, а ждут, что она в королевишну обернется».

Чем уж не угодила зарубежная актриса местной уборщице, сказать трудно. Да только в день ее первой репетиции сидит вся труппа и ждет – нет примы. Ждали-ждали, и решил Феона распустить труппу. Уходит он со сцены и видит: за кулисами в уголке сидит невзрачного вида женщина, да еще с лицом изуродованным оспой. «Посторонним вход запрещен! – возмущается режиссер. – Кто вы такая?» – «Я есть Эльна Гистэдт!» – отвечает незнакомка.