Читать книгу "Интервью сына века - Фредерик Бегбедер"

Ф. Б. Вспоминая свою жизнь, вы говорите, что у вас были периоды распыления, которые чередовались с периодами, когда вы всерьез пытались строить отношения. Какие пришлись вам больше по душе: периоды мимолетных наслаждений или периоды совместной жизни?

П. Н. Затрудняюсь ответить. С одной стороны, влюбленность — это саморазрушение. Ты смертельно боишься потерять свою половину. Посмотрите на эти парочки, которые льнут друг к другу и твердят: «Я тебя люблю, я тебя люблю…» Потому что они всеми фибрами чувствуют, что это состояние не продлится долго. Они уже загодя ревнуют, уже загодя рвут отношения и одновременно цепляются друг за друга: «Люблю, люблю… Целую, целую…» И так до бесконечности…

Ф. Б. (Смеется.)

П. Н. Влюбленные очень одиноки в этом мире, но не очень-то счастливы. Увы, это так. Быть влюбленным не значит быть счастливым. Но с другой стороны, это состояние может продлиться какое-то время — я, например, был трижды женат и трижды развелся. Я, можно сказать, чемпион по разводам…

Ф. Б. (Смеется.) Я разводился дважды! И что же надо делать?

П. Н. На этот вопрос я не могу ответить. У меня ничего не вышло! Кажется, и с работой не вышло. Так что рецептов нет! (Смеется.) Что самое загадочное в этой ловушке — это что влюбляешься, как правило, в кого-то, кто тебе совершенно не подходит, а вон та блондинка или вон та брюнетка наверняка подошла бы! Кто угодно, только не эта! Так почему же ты ею болен? Нет, это состояние душевнобольного весьма далеко от счастья. Это тяжелая болезнь, и ты не знаешь, почему наваждение исходит именно от этой женщины. Тут можно говорить о химии, об алхимии — однако на самом деле все гораздо сложнее.

Ф. Б. В вашей последней книге «Записки рассыльного», которая представляет собой дневник 1990–1999 годов, вы рассказываете, как встретились в автобусе с одной дамой. Не хотите ли рассказать об этой встрече?

П. Н. Это была не встреча!

Ф. Б. Да, вы с этой дамой не обмолвились ни словом. Но вы, однако, пишете: возможно, она могла бы стать женщиной моей жизни.

П. Н. Влечение, соблазн — они сопровождают нас всегда. Как только они иссякнут, кончится и жизнь. Уже в юности я был подвержен двум мощным источникам искушения: во-первых, эротика и секс, во-вторых, потребность писать, строить фразы. Для меня это были синонимы. И оба этих соблазна действовали на меня одновременно. Они были как-то между собой связаны.

Ф. Б. Значит, всю жизнь творчество и секс были для вас слиты воедино. Среди молодых писателей многие сталкиваются с той же проблемой. Не могли бы вы дать им совет? Как быть в том случае, если проклятие вас настигло и вы мешаете секс и литературу?

П. Н. Затрудняюсь ответить… Но чтобы смотреть на мир соответствующим образом, чтобы возникла непреодолимая тяга и готовность писать, надо испытывать возбуждение — любовное ли, эротическое, сексуальное. С другой стороны, когда находишься в таком состоянии, когда ты болен любовью, ты не можешь писать. Я лично не могу! Я просто жил и страдал. О любви я мало что читал, но мне представляется, что эта тема вообще недостаточно изучена…

Ф. Б. Значит, все рассуждения о любви, все существующие книги, романы, фильмы напрасны и ничему нас не учат?

П. Н. Все в этом мире напрасно. Литература ничему не учит. Кино ничему не учит. Хотя кино я все равно люблю… Кассаветиса, например, — это один из самых ценимых мной режиссеров. То состояние души, когда ты одержим любовью, физической страстью или даже дружбой — вот тема его фильмов. Замечательные фильмы. Ты абсолютно в них погружаешься. Кроме того, я бываю одержим чувством братства. Не важно с кем, даже с проститутками. Это какое-то очень целомудренное чувство. То, что они выставляют напоказ свое тело, весь свой интимный пейзаж, не оставляя никаких тайн, они этим преодолевают страх соприкосновения с другим человеком, это акт доверия, который мне кажется сродни божественному состоянию. Это прямо противоположно тому, что принято думать о проституции. Принято считать, что проституция — это форма потребления, да еще на скорую руку, извращенная. Но это представление ошибочно. Мне она всегда или почти всегда виделась актом гуманизма, даже чрезмерного гуманизма. Стремление через эротику, через секс преодолеть барьер, привычку быть чужим по отношению к другому — эта потребность сопровождала меня всю жизнь. Я не понимаю, как можно жить иначе.

Ф. Б. Да, это источник вдохновения. Кроме того, это источник счастья, радости, братства. Но литература и искусство в целом не предлагают никаких решений.

П. Н. (Улыбается.) Нет, не предлагают…

Ф. Б. Решительно никаких? И вы не можете помочь моему герою Маронье спасти свою любовь?

П. Н. Я не только не могу — я не хочу ему помогать. Почему? А зачем? Если следовать чужим советам, превратишься в робота.

Ф. Б. (Смеется.)

П. Н. За то, чтобы оставаться человеком, надо платить. А это значит страдать.

Ф. Б. Vielen Dank!

П. Н. (Смеется.) Bitte schön!

Апрель 2011 г.

Фрэнсис Скотт Фицджеральд[321]

Во время своего последнего визита в Париж господин Вуди Аллен рассказал нам, как можно встретиться с американскими писателями двадцатых годов прошлого века. Для этого надо в полночь встать на углу улицы Деламбра и бульвара Монпарнас и распить бутылку виски. Вы немедленно окажетесь за одним столиком с писателем Фрэнсисом Скоттом Фицджеральдом — наплевать, что он скончался в 1940-м в Голливуде. Итак, эксклюзивное интервью.

Ф. Б. Господин Фицджеральд, перейдем напрямую к делу: что вы думаете о фильме База Лурмана, снятого по «Великому Гэтсби»?

Ф. С. Ф. Черт побери, он очень австралийский. Актер, исполняющий роль Джея Гэтсби, не в меру упитан, а тот, что играет Ника Каррауэя, слишком женствен. Мне больше понравилась предыдущая экранизация, она не такая сентиментальная.

Ф. Б. Та, что снята в 1974-м, где играют Роберт Редфорд и Миа Фэрроу?

Ф. С. Ф. Да нет же, экранизация 1926 года, режиссер Герберт Бренон, с Уорнером Бакстером, косящим под Эррола Флинна, с усиками и квадратным подбородком. Это единственный удачный Гэтсби из всех экранизаций.

Ф. Б. К несчастью, этот фильм канул в Лету и к настоящему времени никаких следов от него не осталось.