Читать книгу "Иосиф Грозный: историко-художественное исследование - Николай Никонов"

Это была еще по сей день не оцененная Победа Тыла, промышленности, за три года перевооруживших армию. Новая, сверхмощная, до зубов вооруженная армия уже воистину становилась неодолимой, и панический крик первого года войны: «Тан-ки-и!» — сменился таким же паническим: «Панцер!» И теперь это был сорок пятый. И был он на земле захватчиков… БОГ ЕСТЬ!

В сорок пятом в армию пришли те, кому бы еще учиться в десятом классе. И пришли старики, почти шестидесятилетние… Однако эти-то солдаты и оказались самыми лучшими. Осторожные, предусмотрительные, решительные, когда надо и храбрые, они не лезли в пекло, предпочитали воевать ползком, не пороть в лоб, на «Ура!». Их было трудно поднять в атаку, но они любили, ценили и знали оружие, окапывались стремительно, умели укрыться, использовали защиту техники.

В 44-м и 45-м армия обстрелялась, исчезла паника, войска были готовы выполнить любой приказ. И Сталин теперь уже гордился своей армией, одетой в новую форму, с офицерами-золотопогонниками, кому в обмундировку теперь входила даже сабля! Фактически это была ЕГО новая, обученная, боеспособная, не знающая поражений армия. Ее вели ЕГО новые генералы и маршалы. Ее везли ЕГО новые военные железные дороги. Ее сопровождали ЕГО новые охранные войска (какая-то аналогия СС). К сорок четвертому Сталин мог сказать: это моя армия, моя партия, МОЯ страна, МОЕ Политбюро… И так можно перечислять до бесконечности: его промышленность, его колхозы, его леса, реки, горы и все живущие в стране, вплоть до детей. Все было ЕГО, ЕГО, ЕГО. В мире как будто еще не бывало столь мощных и непререкаемых деспотий…

* * *

И все-таки перед взятием Берлина Сталин начал нервничать. Он мог бы ускорить конец войны. И Берлин был бы взят еще до наступления весны. Был бы взят, если бы «союзники» проявили единую волю и единое желание совместно громить логово Гитлера. Но союзники и не пытались этого делать… Война кончалась, и они берегли своих солдат. Кому охота умирать за месяц-два до победы? Они даже специально замедлили темп наступления, хотя не встречали нигде того отчаянного сопротивления, что отличало борьбу немцев на Востоке.

«Берлин мы можем взять… Но это слишком дорогое и кровавое удовольствие», — сказал рыжий, веснушчатый главнокомандующий американцев, генерал Дуайт Эйзенхауэр. И почти то же самое изрек похожий на изношенную женщину фельдмаршал англичанин Монтгомери. А генерал французов де Голль вполне соглашался с ними: «Да-да. Пусть берут Берлин большевики… Уступим им этот… престиж». Франция ведь была уже свободной. К тому же на Ялтинской конференции высказывалось опасение, что брать столицу фашизма сообща — получить возможность случайных столкновений.

Сталин и на Ялтинской не настаивал на совместном штурме. Дал понять, что Берлин брать ему, его генералам и маршалам, его солдатам. Того требовал и его, Сталина, статус полководца всех времен и народов. Изучив расклад сил, не желая отдавать славу победителя кому бы то ни было, Сталин назначил Жукова всего лишь командующим фронтом. А все руководство Победой взял на себя. Сталин утвердил новый план взятия Берлина не лобовым ударом сразу трех фронтов, а путем охвата города с юга и с севера силами двух фронтов, хотя, объективно говоря, сил даже одного 1 — го Белорусского было достаточно для разгрома всей фашистской группировки, оборонявшей столицу.

Помня, однако, как давались победы 41-го, 42-го и 43-го годов, когда дивизия за дивизией, армия за армией бросались в огонь, Сталин дал приказание накопить как можно больше боевой техники, насытить фронты таким количеством артиллерии, авиации, ракет, танков, чтобы буквально смести с лица земли любую оборону немцев.

9 марта, вечером, на ближней даче Сталина в Кунцево было одно из редких совещаний, где присутствовали только четверо членов Политбюро — Молотов, Маленков, Берия и Каганович и такое же количество маршалов, командующих фронтами вместе с начальником Генштаба генералом Антоновым. Совещание проводилось в большой столовой, куда всех пригласил Власик и где Сталина еще не было. Но вот он появился, сутулящийся, больной, с хмурым лицом, и, негромко поздоровавшись, прошел к торцу стола, сел и непривычно долго молчал, непривычно потому, что Сталин берег время и все совещания у него не отличались длительностью.

А сейчас он молчал, словно вновь разглядывая своих самых воинственных полководцев: бритого, похожего на крупного «пахана» Конева, властно нахмуренного Жукова (скрывал, и плохо скрывал, досаду на то, что вождь недавно лишил его права командовать взятием Берлина, а оставил только командующим 1-м Белорусским), бравого, высокого, с таящим усмешку лицом женолюба Рокоссовского, в новеньких маршальских погонах. Рокоссовского, с которым у Сталина были свои счеты-расчеты и которого он любил, если такое слово можно применить в отношении Сталина к подчиненным. Может быть, Сталин как раз теперь припоминал те эпизоды, которые в ходе войны всплывали в его отношениях с Рокоссовским.

Так, однажды пучеглазый Мехлис, желая, очевидно, выслужиться перед вождем, не одобрявшим откровенное фронтовое блядство, озабоченно доложил:

— Вот пример! Генерал Рокоссовский меняет «фронтовых» жен как перчатки! Разве это не позор? Командующий спит с женщинами, с медсестрами!

Недалекий Мехлис обмишулился. Не знал, что и сам вождь тоже «спит с медсестрой». И когда на странное молчание Сталина Мехлис повторил вопрос: «Что будем делать?» — Сталин, как бы полусмущенно, сказад:

— Чьто дэлать? Завыдоват будэм, товарищ Мэхлис…

Однако в другой раз, получив письмо-жалобу известного писателя и журналиста, что Рокоссовский «задерживает у себя его жену и также известную красавицу киноактрису», Сталин, вызвавший Рокоссовского по фронтовым делам, как бы мимоходом спросил:

— Товарыщ… Рокоссовский… Ви нэ знаэтэ… случайно, чья жена писателя (такого-то)?

— Писателя такого-то…

— Вот и я тоже… так думаю… — закончил Сталин, не углубляясь в суть вопроса.

Жену писателя немедленно вернули в Москву военным самолетом…

И вот сейчас, поглядывая на бравого, моложавого маршала в новых погонах — получил их не столь давно вместе со Звездой Героя Советского Союза за блестящую фронтовую операцию, проведенную вопреки мнению Сталина и Генштаба, — Сталин прикидывал, не назначить ли Рокоссовского командующим всей Берлинской операцией. Этим и было вызвано длительное молчание вождя, ибо к тому же он знал: Рокоссовский стремится к победам малой кровью и тем отличается от всех других его «стальных солдат».

Сталин еще не выздоровел. Был в маршальской форме, но осунувшийся, похудевший, и форма не делала его моложе, даже молодящимся он не выглядел — просто старик в мундире с золотыми погонами. Он сидел, опираясь на стол, слушал доклад Антонова, часто пил воду с лимоном и вопросы начал задавать непривычно тихим голосом, причем акцент его, столь явный еще в начале 41-го, теперь значительно сгладился, как бы стерся. И голос тоже состарился.

— Щьто потрэбуэтся… щтобы взять этот город… бэз болыцих потэрь? — бросил он первый вопрос. — Война, считайтэ, закончэна. Это… ее послэдный аккорд… И сыграть эго… надо хорошо… Я прощю доложит… какые мэры вы все прынялы… щьтобы избэжять самых нэнужных… и самых горьких потэрь…