Читать книгу "Продавец обуви. История компании Nike, рассказанная ее основателем - Фил Найт"

В какой-то момент судья отругал меня за то, что в моих словах нет смысла, за то, что я чрезмерно все усложняю. «Просто отвечайте на вопросы лаконично», — сказал он. «Насколько лаконично?» — спросил я. «Двадцать слов или меньше», — отвечал он. Следующий вопрос задавал Хильярд.

Я провел ладонью по лицу. «Я никак не смогу уложиться в двадцать слов или меньше, отвечая на этот вопрос», — сказал я.

Судья требовал, чтобы адвокаты с обеих сторон оставались во время опроса свидетелей за своими столами, и до сих пор я думаю, что десять шагов буферной зоны, возможно, спасли меня. Думаю, если бы Хильярд смог подобраться ко мне ближе, он бы расколол меня, довел бы меня до слез.

К концу двухдневного допроса, который он мне устроил, я пришел в оцепенение. Я достиг дна. Единственное, куда я мог оттуда двигаться, был путь наверх. Я видел, что Хильярд решил, что ему лучше отпустить меня до того, как я начну подниматься и верну себе прежнее положение. Покидая свидетельское место, я поставил себе двойку с минусом. Кузен Хаузер и Штрассер мою самооценку не оспорили.

Судьей в нашем разбирательстве был Его Честь судья Джеймс Бернс, печально известная личность в орегонской юриспруденции. У него было вытянутое мрачное лицо и бледно-серые глаза, которые выглядывали из-под нависших черных бровей. Над каждым его глазом было что-то вроде маленькой соломенной крыши. Может, потому, что в те дни у меня голова была забита мыслями о фабриках, но мне часто казалось, что судья Бернс выглядел так, будто его сделали на какой-то фабрике у черта на рогах, где выпускали судей, выносящих смертные приговоры через повешение. И мне кажется, что и он об этом знал. И гордился этим. Он называл себя со всей серьезностью Джеймсом Справедливым. Своим оперным басом он любил объявлять: «Вы находитесь в судебном зале Джеймса Справедливого!»

И Боже упаси, если б кто-либо, думая, что Джеймс Справедливый звучал мелодраматично, осмелился рассмеяться.

Портленд все еще был небольшим городком — крохотным по сути, — и до нас доходили слухи, что кто-то натолкнулся на Джеймса Справедливого в его мужском клубе. Судья сидел с бокалом мартини и стонал, говоря о нашем деле. «Ужасное дело, — говорил он бармену и всем, кто слушал его, — совершенно ужасное». Поэтому мы знали, что ему не хотелось заниматься им в суде, так же, как и нам, и часто он вымещал на нас свое неудовольствие, отчитывая нас за мелкие нарушения порядка и внешних приличий.

И все же, несмотря на мое ужасное выступление в роли свидетеля и истца, у кузена Хаузера, Штрассера и у меня самого было ощущение, что Джеймс Справедливый склоняется на нашу сторону. Было что-то в его манере поведения: он чуть менее людоедски относился к нам. Поэтому, действуя по наитию, кузен Хаузер объявил адвокатам противоположной стороны, что если они все еще рассматривают наше первоначальное предложение, то им лучше о нем забыть, — предложение снято.

В тот же день Джеймс Справедливый приостановил судебное разбирательство и предостерег обе стороны. Он был возмущен, сказал он, всем тем, что ему приходится читать о судебном процессе в местных газетах. И будь он проклят, если он согласится председательствовать над этим цирком в средствах массовой информации. Он приказал нам прекратить продолжение противоправных действий и впредь не допускать обсуждения хода судебного разбирательства вне стен суда.

Мы кивнули: «Да, Ваша Честь».

Джонсон сидел за нами, часто передавал записки кузену Хаузеру и всегда читал какой-нибудь роман во время бесед между судьей и адвокатами или во время перерывов. После того как судебные слушания ежедневно переносились на следующий день, он расслаблялся. Выходя на прогулку вокруг центра города, заглядывая в различные магазины спортивных товаров, проверяя, как идут наши продажи (он также этим занимался каждый раз, оказываясь в новом городе).

Ранее он сообщил нам, что кроссовки «Найк» распродаются в улет благодаря вафельным подошвам тренировочных кроссовок, придуманных Бауэрманом. Кроссовки только что появились на рынке и продаются везде, что означает, что мы опережаем «Оницуку» и даже «Пуму». «Найк» стал таким хитом, что мы впервые смогли себе представить, что однажды мы сможем приблизиться к объемам продаж «Адидаса».

Джонсон разговорился с менеджером одного из магазинов, которому было известно о судебном процессе. «Как там дела?» — спросил менеджер. «Все идет нормально, — отвечал Джонсон. — Настолько хорошо, что мы действительно отозвали наше предложение по мирному улаживанию спора».

Первое, что мы заметили на следующее утро, когда мы собрались в зале судебных заседаний, каждый потягивая кофе, было незнакомое лицо за столом защиты. Там сидели пятеро адвокатов… и один новый парень? Джонсон повернул голову, увидел его и побелел. «О… вот дерьмо», — выругался он. Неистовым шепотом он сообщил нам, что этот новичок был менеджером магазина… с которым он так неосторожно обсуждал ход судебного разбирательства.

Теперь уже побелели кузен Хаузер и Штрассер.

Мы втроем глядели друг на друга и на Джонсона, а затем в унисон повернули свои головы и взглянули на Джеймса Справедливого. Тот колотил своим молотком и был явно готов взорваться.

Он перестал стучать. Тишина заполнила зал суда. После этого он начал кричать. Он потратил двадцать минут, отрываясь на нас. Недавно, после того как он дал распоряжение о неразглашении, бушевал он, в один прекрасный день некто из команды «Блю Риббон» пришел в местный магазин и распустил язык. Мы смотрели прямо перед собой как нашкодившие дети, гадая, грозит ли нам аннуляция судебного процесса. Но когда судья свернул свою тираду, мне показалось, что я заметил какую-то маленькую искорку в его глазах. Может, подумал я, если на мгновение допустить, может, Джеймс Справедливый больше артист, чем людоед?

Джонсон искупил вину своими показаниями. Прекрасно выражающий свои мысли, поразительно дотошный в мельчайших деталях, он дал описание моделей «Кортес» и «Бостон» лучше, чем кто-либо во всем мире, лучше меня самого. Хильярд бесконечно пытался сломать его — и не мог. Какое же это было удовольствие наблюдать, как Хильярд разбивал свою голову о бетонную стену невозмутимости Джонсона. Даже растяжка на разминке меньше отличалась от упражнения краб, чем эти двое дуэлянтов.

Вслед за этим мы вызвали в качестве свидетеля Бауэрмана. Я возлагал большие надежды на своего старого тренера, но в тот день он просто не был похож на самого себя. Впервые в жизни видел я его взволнованным, даже несколько запуганным, и причина этому вскоре стала явной. Он не подготовился. Из-за презрения к «Оницуке», глубокого презрения ко всему этому грязному бизнесу он решил действовать по наитию. Я был опечален. Кузен Хаузер раздражен. Свидетельские показания Бауэрмана могли оказаться для нас перебором.

Ну, что ж, мы утешали себя осознанием того, что по крайней мере он не сделал ничего такого, что могло причинить нам вред.

Далее кузен Хаузер зачитал для занесения в протокол показание под присягой Ивано, молодого помощника, сопровождавшего Китами во время его двух поездок в Соединенные Штаты. К счастью, Ивано подтвердил мнение о себе как о простодушном и таким же чистым сердцем, каким он с самого начала показался мне и Пенни. Он рассказал правду и ничего, кроме правды, и эта правда напрочь опровергла позицию Китами. Ивано засвидетельствовал, что совершенно достоверно существовал жесткий план по разрыву нашего контракта, с тем чтобы отказаться от нас, заменить нас, и что Китами открыто и много раз обсуждал это.