Читать книгу "Утоли мои печали - Татьяна Алюшина"

– Да нет, не до фанатизма. Прошу иногда то, что мне на самом деле необходимо. Я ведь о другом: предлагать себя, свою жизнь, руку, защиту, ответственность за будущую семью – это святая мужская прерогатива, а выбирать и решать – женская. Я стараюсь не делать мужских дел и не брать на себя их обязанностей. И считаю, что все решения человека – зона его личной ответственности, особенно если эти решения жизненно важные. Поэтому бери свою меру и отвечай за нее, а я несу свою и отвечаю за нее. Если я почувствую, что наши отношения разрушают меня, то, как бы мне ни было больно и тяжело, я их прекращу.

– Ну во-о-от, – протянул он, переводя все в шутку, – а говорила, что не совершаешь мужских поступков, моя ты женственная женщина, – притянул девушку к себе и начал покрывать ее лицо быстрыми поцелуями, прошептав: – А кидать мужика собралась.

И, добравшись до ее губ, поцеловал всерьез, уводя за собой подальше от непростой темы и от странно сложившегося разговора, который сам и затеял – нет, он не будет обдумывать то, что она сказала – он будет любить ее до потери сознания, утверждая своей женщиной…

После завтрака в усадьбе в компании с Глафирой Сергеевной и Женей они прощались – такси традиционно у ворот. Только в этот раз не было ни наставлений от бабушки, ни подарков и признаний от Марьяны.

Она не назвала его баженым. Поцеловала в обе щеки, посмотрела совсем близко в его глаза, сказала очень серьезно:

– Удачи тебе, – и отступила, пропуская к нему для прощания Глафиру Сергеевну.

Такси медленно двигалось по улице, и Вершинин, развернувшись на сиденье, все смотрел через заднее стекло, как уменьшаются фигурки бабушки и Марьяны, стоявших у ворот и машущих ему вслед. И вдруг грустной тоской сжало сердце и до боли захотелось остаться.

Бродить по осеннему лесу, никуда не спеша, вдыхая его неповторимые пряные ароматы, держать за руку Марьяну, которая будет читать ему свои любимые стихи Пастернака, а, замерзнув, вернуться в усадьбу. Пить чай с вареньем, медом и горячими плюшками, сидя за большим столом в гостиной и наливая кипяток из попыхивающего дровяным духом самовара, вести веселую беседу, поглядывая на великолепный багрянец за окнами, и наблюдать, как, размывая четкость линий, опускаются сумерки, ночью пропасть и утонуть в своей женщине, а утром проснуться от солнечного луча, упавшего на щеку, и притянуть к себе еще спящую, разрозовевшуюся ото сна Марьяну и целовать ее неторопливо, нежно, словно смакуя счастье по капле, испытывая теплую бесконечную радость…

Горло перехватило спазмом, Вершинин отвернулся и выпрямился на сиденье.

Теперь Вершинин не пытался себя останавливать и контролировать во время разговоров с Марьяной по телефону и в скайпе, а рассказывал ей, что с ним происходит, делился проблемами, мыслями, впечатлениями, пересылал новые фотки, что сделал в походах по Алтаю. Было ему от этого общения легко и радостно, и Григорий все недоумевал – какого хрена в прошлый раз напридумывал себе что-то там совсем уж запретное, заставляя себя держать серьезную дистанцию? Он нашел в Марьяне великолепного собеседника – остроумную, жизнерадостную подругу, умеющую невероятно здорово слушать и сопереживать его рассказам. В особо напряженных моментах она так распахивала свои удивленные синие глазищи, что его изнутри окатывало теплой радостной волной.

Да и про свои дела-заботы девушка рассказывала с таким юмором и иронией, что Григорий порой ухохатывался до слез.

Теперь они вот так общались, но…

И все же, все же – и дистанция определенная таки сохранялась, и было многое в жизни Григория, во что он Марьяну не посвящал, да и в целом, если оценивать их общение, то получалось, что об истинных своих чувствах, переживаниях ни он, ни она не говорили, даже не касались этой тонкой темы.

А вот у Вершинина было что сказать о личной жизни. Нет, с другими женщинами он не спал, и не по причине сохранения верности Марьяне… Хотя… бог знает, может, и поэтому, но так глубоко он в своих чувствах и мотивах не копался.

Все банальнее – опять дикое место вдалеке от городов и цивилизации, очень симпатичная, ухоженная и добротная деревенька, полная жителей, – живая, здоровая и очень красивая такая. Местные жительницы гораздо более скромные, чем в предыдущем байкальском селении, по причине присутствия мужиков в достаточной численности, но есть и бойкие кумушки, ко многому готовые, как без них-то.

Вот с такой-то и случился казус у Вершинина.

Директор почты, дама лет сорока, влюбилась в Григория Павловича со страшной силой и донимала его преследованиями.

Еле ноги уносил! Изворачивался, как аферист перед грозящим арестом!

И все бы ничего, можно было бы и приласкать дамочку к удовлетворению обоих, да только она весила под центнер и блистала золотыми зубами, как прямым вложением средств на черный день. Такая себе дородная деревенская тетка в чистом виде!

Вот и бегал.

И отчего-то не рассказывал Марьяне про это. Как и про то, что недавно появилась у них тут Анна, вроде как в командировку на пару недель за консультацией по привязке на месте нового проекта, но в первый же вечер дала понять, что не против вспомнить «былое», и как-то в этот раз ее даже не коробило, если он назовет ее именем другой женщины.

Ну, что за напасть-то такая?

А он ее не хотел уже совсем – перегорело!

Весело, одним словом, проходила у него работа, если бы не занятость делами по самую маковку, так, что спать приходилось часа по три в сутки, то, наверное, сбежал бы или взвыл.

Про это тоже Марьяне не рассказывал, ну, это понятно.

И она работала, работала, как можно больше, а свободное время проводила с Глафирой Сергеевной.

Та становилась с каждым днем все слабее и слабее, но правдами-неправдами добилась от Марьяны обещания, что она не станет посвящать Гришу в проблемы с ее здоровьем и всегда старалась причепуриться к сеансу связи с внуком и выглядеть бодрой, веселой. Так хотелось ей оставаться для него прежней – полной сил и энергии.

Марьяна за эти два месяца сделала работы больше, чем делала за четыре раньше – так ей требовалось заполнить чем-то время и голову, но ее поджидала на этом пути ловушка – размеренная работа только подстрекала постоянные мысли о Вершинине. И воспоминания.

Ее угнетала их новая манера общения, предложенная им по умолчанию, – да, их общение стало гораздо более доверительным, открытым, они обменивались новостями о своих делах, много смеялись, шутили, но так и не допустил Григорий Павлович в этом общении откровенности.

Ну, значит, так для чего-то надо, – говорила себе Марьяна.

И вообще – все хорошо, все позитивно, мы два таких балагура-весельчака, с удовольствием шутим и даже делимся событиями своей жизни!

А она вот беременна, и обсуждать это не получится – не заявленная тема для общения, слишком уж личная и серьезная! Вот так!

Хотя порой Марьяна думала – а если сказать Вершинину? «Ага, – усмехалась она, – и посмотреть на выражение его лица».