Читать книгу "Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура - Барбара Такман"

Проницательный взор лорда Солсбери видел истинное положение вещей. Недовольный султан мог только смотреть, как крошится у дальних пределов его империя: Египет постепенно становился английским, а на севере понемногу уходили Балканы. Поэтому он твердо решил изо всех сил цепляться за Сирию, включая Палестину и особенно Иерусалим. Из-за своего престижа Святой город имел ключевое значение, поскольку уже, как предвидел видел лорд Солсбери, мусульманский суверенитет султана начал ветшать, а его статус халифа — самый высокий титул у мусульман — подвергаться сомнению. Но иностранное влияние уже слишком далеко проникло в Сирию. Всё больше «гостей» наводняло Святую землю. Наблюдался поразительный рост числа паломников из России: если в предыдущие годы их поток исчислялся сотнями, то теперь они прибывали тысячами и начали приобретать землю в Иерусалиме, ссылаясь на свою давнишнюю роль православных защитников Святых мест. С каждым годом росло число французских иезуитов, английских протестантов и американских миссионеров, и все они посредством своих школ распространяли опасно либеральные идеи. Еврейские колонисты покупали землю. И повсюду со своими измерительными приборами объявлялись небольшие группки инженеров британской армии, заносивших на карту расположение местности.

Абдул-Хамид постарался перекрыть этот поток иностранцев. В 1887 г. он вывел Иерусалимский санджак из-под управления губернатора Сирии и подчинил его непосредственно дворцу. В 1885 г. Порта объявила, что не допустит создания еще одной еврейской колонии и введет эдикт, воспрещающий иностранцам владеть недвижимостью или приобретать ее. Но султан теперь стал заложником системы правительства, основанной на взятках, которая насквозь пронизала коррупцией его империю. Мало было шансов, что его эдикты будут исполняться продажными визирями и губернаторами, которым по долгу службы положено было это делать, и действительно, их часто обходили.

Первые колонии обществ Ховевей Цион, какими бы мелкими, разрозненными и слабыми они ни были, закрепились вокруг Яффы. Невзирая на эдикт султана, к 1889 г. они приобрели в общей сложности 76.600 акров земли, принадлежащих более чем двадцати двум отдельным поселениям с населением приблизительно 5000 человек. Цифры на бумаге кажутся гораздо внушительнее реальных фактов. На деле эти предтечи Сиона были исключительно примитивными и подвергались большим рискам. В 1882 г. 20 семей создали Ришон-ле-Цион («Первый в Сионе») на песчаных дюнах Яффы, чтобы начать восстанавливать древнюю прародину. Еще одна колония была создана приблизительно в шестидесяти милях к северу по побережью, и третья, Рош Пина, — в предгорьях Галилеи на севере. Уже через год они еле сводили концы с концами и были близки к гибели. Небольшой авангард из российской черты оседлости, вдохновленный идеалом и надеждами двухвековой давности, прибыл, не имея представления о местных условиях, с которыми придется столкнуться, и имея при себе чуть больше стоимости проезда по железной дороге. Среди них не было ни одного крестьянина. В истощенные почвы Палестины они сажали те же зерновые, какие высеивались у них на глазах на богатых черноземах Украины. Посевы гибли. Малярия вынудила бросить колонию, основанную иерусалимскими евреями в Петах-Тиква. На грани запустения оказались и другие колонии: одни колонисты возвращались домой, другие умирали голодной смертью.

Толикой спасения явился дар в 30.000 франков Ришон-ле-Циону от барона Эдмона де Ротшильда из Парижа. Впоследствии эта «капля» превратилась в ручеек. Он посылал субсидии и прочим колониям и помогал устраиваться новоприбывшим на приобретенных им землях. Так начались работы, которые помогали удержаться на плаву небольшим форпостам еврейской колонизации, пока в конце столетия не было мобилизовано сионистское движение за возвращение в Палестину.

Но трудности, преследовавшие попытки возродить полумертвую нацию в полумертвой стране, были огромны и почти непреодолимы. Помимо внешних проблем климата и почвы, неопытность самих колонистов и прежде всего внутренние разногласия, бывшие проклятием еврейских движений, чуть не положили конец едва начавшейся реколонизации Палестины. Умирая с голоду, колонисты спорили, следует ли соблюдать требования шаббата, во время которого никакие работы не могли вестись на полях или по уходу за скотиной. Пусть это и кажется невероятным, это в буквальном смысле так. Спор приобрел колоссальный размах и поглотил океан чернил каждого еврейского издания по всей Европе. На деле его спровоцировала и разжигала клика иерусалимских раввинов, яростно противившихся самому возрожденческому идеалу Ховевей Циона и надеявшихся на провал колонизации. Те колонисты, кто противился зависимости от милостей Ротшильда (хотя без них, несомненно, умерли бы с голоду), использовали шаббат как знамя восстания против присланных им администраторов. Первые годы существования колоний омрачали и другие распри, лишь чуть менее фантастические.

Одесский комитет, штаб-квартира Ховевей Циона, чей энтузиазм далеко превосходил имеющиеся в его распоряжении средства, был изумлен, какие суммы требуются хотя бы для того, чтобы не дать умереть первым пионерам с голоду. Отчаявшиеся делегаты, побирающиеся по столицам Европы, сумели собрать лишь сущие гроши. Возможно ли возродить плодородность Палестины? Благополучные европейские евреи, хотя соглашались помогать собратьям, попавшим под молот русских погромов, отказались вкладывать собственные средства в столь рискованное предприятие. По сути, они страшились Палестины и перспектив, что она даст толчок к возрождению еврейского самосознания, которое поставит под угрозу мечту об ассимиляции в западном обществе. План барона Мориса де Гирша по колонизации Аргентины они предпочитали страсти барона Эдмона к Палестине.

Среди «еврейских баронов» только Ротшильд (после смерти Монтефиоре) верил в Палестину. «Единственное спасение для еврейского народа — вернуть его в Святую землю», — заявлял он. Родные подняли его на смех. Колонии в Палестине они называли «фантазией барона». Они хотели, чтобы он ограничился своей коллекцией произведений искусства, единственной его второй страстью в жизни, поскольку он отказывался заниматься делами в банке на рю Лафитт. Однако барон Эдмон прислушивался к идеологам и деятелям набирающего силу еврейского национализма — к автору «Автоэмансипации» Льву (Леону) Пинскеру, к основателю первой международной еврейской организации «Альянс» Ицхаку Неттеру, к раввину Шмуэлю Могилеверу, неустанному делегату Ховевей Циона, к Ахад ҳа-Аму, еврейскому писателю-публицисту и философу, чей голос был самым влиятельным в защиту возрождения иудаизма как живой культуры и живой религии.

Иными словами, в 1880-х гг. возвращение в Палестину началось медленно и нерешительно и без заступничества держав-посредниц. Движение самозародилось среди евреев, которых наконец вынудили осознать, что необходимо перестать ждать чуда и самим вершить свою судьбу или погибнуть. Пионеры действовали на свой страх и риск. Пока еще не было второго Кира, который открыл бы путь, сказав: «Возвращайтесь, идите к себе на родину». Верно, султан примерял на себя роль Кира, исходя из ошибочной теории, что богатства евреев можно будет использовать, чтобы спасти его империю от перемежающихся приступов банкротства. Даже кайзер, когда в провидческое мгновение дал аудиенцию Герцлю в Палестине, заигрывал с этой мыслью, но и он быстро от нее отказался. Внимание Британии было приковано к другому.