Читать книгу "«Нехороший» дедушка - Михаил Попов"

— Да, семь, — кивнула Лолита. На левой щеке у нее несколько тонких белых шрамов, чего раньше не было.

Майка не вмешивается, скромно поглядывая то на одного, то на другого взрослого.

Петрович кивнул, поблагодарив всех, кто дал подсказку.

— В прошлом всего, значит, три. Одна — на Алтае, ввиду того, что твою бабушку зарубили, когда она была беременна твоей мамой. — Его передернуло. — Привидится же такое!

Майка загнула один палец.

Петрович погладил ее по голове и продолжил:

— Вторая — озеро Иссык. Это какой же год?

— По-моему, шестьдесят третий. Мне было одиннадцать месяцев, — ответил Евгений Иванович.

— Да, ледник съехал в озеро, сель снес одноименный городок. Вы с матерью сидели в автобусе на автостанции. Погибли все, кто там был. Маму твою оглушило, она тебя выронила, волной тебя вынесло на какое-то старое дерево, зацепился пеленкой, хотя и не должен был. — Не совсем было понятно, зачем Петрович повторяет рассказ друга. Видимо, просто особенность характера.

Больной только кивнул.

— Третья смерть — совсем банальная и совсем недавняя: двадцать миллиграмм энапа на литр с лишним водки и еще какие-то лекарства.

— И это было не самоубийство. Я, наоборот, лечился.

— Может быть, хватит? — с неожиданной для себя твердостью сказала Лолита. — Зачем ты его мучаешь этими повторами?

Печорин улыбнулся:

— Совсем нет. Ничего мучительного. Как в кино, только все время странный ракурс, словно я смотрю это кино лежа.

— Вперед ногами, — прошептала Майка.

Лолита нахмурила на нее брови. Девочка опять стала хорошей и еще раз погладила рукав пижамы.

Вступил генерал:

— Это все ерунда — смерти, которые не состоялись. Я бы и сам поглядел такое кино о себе. В твоем случае интересно, что дважды эти ситуации были так или иначе связаны с твоей матерью.

Печорин улыбнулся.

— Так и в третьем случае то же самое: пить в тот раз я ведь начал по случаю маминой скорбной годовщины.

Пятиплахов отмахнулся:

— Это все не имеет значения. Важно смотреть вперед. Там у тебя четыре смерти и мало что просматривается. Вот тот город, где ты попал, судя по всему, в эпидемию. Ты сказал — явная заграница. Что это — юг? Европа? Китай? На каком языке говорили? Сколько тебе было, по ощущению, лет? Может, с какого-то возраста имеет смысл подзавязать с туризмом?

— Когда болеешь, всегда чувствуешь себя стариком, — сказала Лолита.

— Кажется, я слышал гудки, почти наверняка не паровозные, а корабельные. Может, порт? — пожал исхудавшими плечами Евгений Иванович.

— Паровозов сейчас не бывает, — сказала Майка.

— Вот и не езди туда, где порт, — посоветовала Лолита.

— А языки совершенно незнакомые. Не английский, не немецкий… лопотание какое-то, рядом, по-моему, лежал негр.

— Знаете, сколько языков в мире? — не удержалась Майка.

— Не езди в те страны, где может быть такой лепет. Вся Америка в твоем распоряжении, Канада, вся Европа…

— А вдруг это была Албания? — осадил Лолиту Петрович.

— Уж без Албании всяко можно обойтись, — отступила та.

— История с падением вертолета — вообще ерунда, — перешел к следующей смерти Печорина генерал. — Не летай на них, на вертолетах, и всего-то делов. Я бы тоже отказался, легко, если бы не приходилось по работе.

Все согласились, что вертолетный случай серьезной опасностью не выглядит. Сколько на свете людей, никогда не пользовавшихся услугами этого транспорта, и никому не приходит в голову их жалеть. Тоже мне обделенность!

— Вот третья из будущих твоих кончин… — начал было Петрович.

Евгений Иванович сделал ему знак вялой рукой: не надо.

— Я еще и сам тут не все додумал. Мне надо хорошенько все вспомнить, уяснить. Как-то там все спутано.

— Не хочешь — не надо! — мгновенно согласился старый друг.

— Кстати, — поинтересовался Пятиплахов довольно вкрадчивым голосом, явно очень опасаясь задеть больного, — а местные врачи, Модест например, что говорят про твои эти полеты во сне и наяву?

Печорин вздохнул:

— Второй месяц меня лечат… светил приглашали. Сначала очень извинялись, особенно Модест Михайлович за выходку «зятя».

— Сын тоже здесь лежит? — спросила Лолита.

— Не знаю, где лежит этот сын, но ко мне относятся тут хорошо. Вот сегодня даже вас всех разрешили ко мне пустить. Все, что я им рассказал, записали, и не один раз. Кем они меня считают — полным психом или частичным, уж и не знаю.

Возникла пауза, всегда трудно придумать, что с ней делать. Но у Петровича была домашняя заготовка. Он вынул из кармана пиджака конверт.

— Что это? — с живой заинтересованностью спросил Евгений Иванович, вскрыл и сам ответил на собственный вопрос: — Приглашение?

— Был у тебя, забирал почту, как договаривались. Кстати, видел твоего деда. Ничего так, в форме. Сказал, что записался в хор. Но не ходит.

Это сообщение никого не заинтересовало, все смотрели на конверт.

— Приглашение, — подтвердил больной, вскрыв послание.

— Куда? — заинтересованно наклонились к нему.

— Василиса приглашает меня на защиту докторской диссертации. Причем не своей, а какого-то Егорова.

— Это ее муж, — влезла Майка, — я ее знаю, я у нее ночевала; хочет сразу с двух сторон перед тобой покрасоваться, змеюка.

— Она не змеюка, — спокойно возразил Евгений Иванович.

Майка легко согласилась:

— И Нина тоже не змеюка, сразу к тебе отпустила, как я захотела. — Секунду помолчала и добавила: — Ей-то чего, она уже беременная, хотя живота и не видно.

Печорин удивился:

— А как ты вообще могла узнать, что я здесь, и с кем ты приехала?

— Тетя Люба Балбошина все разведала, но ехать к тебе времени у нее совсем не было, вся в делах-делах.

— Позвонила мне, съезди, мол, — пояснила Лолита. — Она же за мной ухаживала, когда я… Да я бы и сама. Тебе от Любы привет.

— Ты ей тоже передай. И ее медиумам. Знаете, каким образом я «оттуда» вернулся?

Все выжидающе подались вперед.

— Очень просто. В какой-то момент в темноте этой полнейшей раздался голос, сверху и немного справа: «Дух Евгения Ивановича Печорина, пожалуйста, придите к нам!» И я заскользил, заскользил… Правда, ни под каким блюдцем не оказался, сразу очнулся, уже в палате.

Все молчали, переваривая информацию. История была, конечно, на грани фарса, но смеяться и иронизировать почему-то никому не хотелось.