Читать книгу "Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья - Михаил Крикуненко"

— Это совсем другая популяция, — продолжил Полозов. — О чем я и говорил, цитируя Воланда, «кровь — великое дело!» Фермент, отвечающий за контроль уровня так называемых гормонов счастья из серотониновой группы, у «добрых» крыс в норме.

Полозов вернул «добрую» крысу обратно в клетку и вернулся к «злым». Затем взял шприц и набрал в него немного желтой и красноватой жидкостей.

— Это препараты, сделанные из вытяжек лимая разного периода созревания растения. Вместе они работают эффективнее: блокируют рецепторы, отвечающие за агрессию, и одновременно стимулируют гормоны счастья, — профессор надел кожаные перчатки, которые свирепые крысы не смогут прокусить. — А теперь внимание! Отойдите еще на три шага назад, — приказал он.

Мы повиновались.

Полозов приоткрыл дверцу клетки, металлические прутья которой со страшным скрежетом пытаются перекусить крысы-мутанты. Как только рука профессора оказалась внутри, в перчатку сразу вцепилась одна из крыс. Полозов сжал руку и проворным движением вытащил животное наружу, захлопнув клетку. Крепко держа огромного грызуна в руке, Александр Дмитриевич прижал его к столу. Свободной рукой он взял шприц, вонзил иглу в заднюю лапу крысы и медленно ввел препарат. Гигантская крыса словно ничего не почувствовала, лишь в бессильной злобе вонзила зубы еще глубже в перчатку. Мы боимся пошевелиться. Минуты через три препарат начал действовать. Крыса затихла, и профессор посадил ее на столик. Огромный грызун стал с любопытством обнюхивать пробирки. Полозов снял перчатки и посадил крысу на ладонь, поглаживая как кошку. Казалось, еще немного, и крыса начнет мурлыкать.

— Браво! Браво, профессор! — воскликнул потрясенный Мигель.

— Здорово! — Канта в восторге захлопала в ладоши. Я давно не видел ее такой веселой.

— Это прямо «Подобрин» какой-то, — сказал Люк. — И что, теперь эта крыса стала «доброй»?

— Ненадолго, — ответил профессор, — сегодня я помещу ее на карантин в отдельную клетку. Иначе ее сожрут агрессивные сородичи. Но завтра — увы, она снова проснется монстром. И тогда я верну ее к остальным. Препарат имеет ограниченное время действия. Как его закрепить в организме — это тема дальнейшей работы. Но главное — он действует! И если эти крысы будут принимать лимай пожизненно вместе с пищей и водой в нужных дозах, они станут спокойнее. А со временем, через несколько поколений, у них появится потомство, отсутствие агрессии в котором будет закреплено уже генетически. Но лимай обязательно должны принимать и «добрые» крысы. Как я уже сказал, растение выравнивает эмоциональный фон, приводя его к средним значениям у всех особей, вне зависимости от генетики и прочих факторов, давая каждому столько счастья, сколько ему необходимо, чтобы жить в социуме.

— Но не похоже ли все это на обыкновенный наркотик? — не удержался я от вопроса. — По сути, вы ввели этой крысе сильный транквилизатор, который на время успокоил ее.

Канта посмотрела на меня с укором. Ей не понравилось мое недоверие.

— Конечно, лимай не изучен до конца, — сказал Полозов. — Но уже сейчас понятно, что он не обладает негативными свойствами наркотиков. Он не вызывает привыкания и, самое главное, не разрушает психику живого существа, а постепенно ее перестраивает. На основе лимая я планирую создать вирус. Как я много раз говорил, агрессия заразна. Это вирус, который необходимо лечить другими вирусами.

— Вирусами добра? — спросила Канта.

— Можно и так сказать, — ответил Полозов. — Необходима генная терапия, которая позволит с помощью вирусов-векторов вносить исправления в геном клеток человека. Кстати, с этими исследованиями стоит поспешить, пока какой-нибудь биохакер не создал вирус «суперзла». Тогда человечество будет обречено.

— Не убьет ли ваш вирус добра страсть и любовь в людях? Не превратятся ли они в спокойных, безэмоциональных болванчиков? — спросил я.

— Какие-то побочные эффекты могут быть. Но что такое любовь? Эта такая же химия тела, как и агрессия. А любая химическая реакция может корректироваться с помощью формул. Когда люди станут добрее и счастливее, они будут любить все вокруг. И даже если лишатся при этом безудержной страсти к какому-то конкретному объекту, это будет ничтожной платой за отсутствие на планете войн и преступлений. Слишком сильные эмоции вредны. Любовь порождает ревность, страхи и неврозы. К тому же от любви до ненависти, как известно, один шаг. А сколько преступлений совершается из-за страстной любви!

Полозов поместил подобревшую крысу в отдельную клетку.

— Что ж, надеюсь, ваше любопытство наконец-то немного удовлетворено, — обратился он к нам.

— Профессор, сегодня вы удивили всех, включая самого главного скептика, Люка, — сказала Ратха.

Люк промолчал. Я же не стал больше ничего уточнять. Мне не понравился восторг, с которым Канта восприняла все увиденное и услышанное в лаборатории Полозова.

— Ну а теперь, пожалуй, можно и чаю выпить! — воскликнул профессор, когда все вышли из лаборатории. Ратха поставила на огонь тяжелый чугунный чайник с выпуклыми абстрактными узорами по бокам.

— Вы знаете, время имеет способность трансформироваться. — Полозов задал новую тему сегодняшнему разговору. Он явно доволен своей демонстрацией в лаборатории, и теперь ему хочется пофилософствовать. — Чем дольше я живу, тем ближе становится история. Когда я был ребенком, события начала двадцатого века казались мне бесконечно далекими. А сейчас я представляю себе их, будто видел всё своими глазами. Ну что такое сто лет в масштабе Вселенной? Мгновение, вспышка. Да, коротка все-таки человеческая жизнь. Молодые души людей живут в увядающих телесных оболочках. Разве это справедливо?

— Говорят, важна не длина жизни, а ее ширина, — сказал Стивен.

— Поверьте, Стивен, иногда хорошей ширине не хватает длины, — сказал Полозов. — Когда умирал великий Рабиндранат Тагор, его посетил один приятель. Кажется, это был известный критик. «Ты можешь быть горд, — сказал он. — Ты написал шесть тысяч стихов, и каждый из них — совершенство. Можешь умирать спокойно, сознавая, что был цветком, который расцвел полностью». Рабиндранат заплакал. «Друг мой, почему ты плачешь? Неужели боишься смерти?» — удивился приятель. «Я не боюсь смерти, а плачу, потому что только сейчас стал поэтом. До этой минуты цветок мой распустился едва до половины. Постоянно в голову приходят новые и новые стихи, и каждый из них лучше предыдущего. Я плачу над несправедливостью Бога, который срывает меня так рано». Замечу, что умирал Рабиндранат в восемьдесят лет. И при этом чувствовал в себе еще огромный потенциал. Ах, если бы все-таки можно было купить время! — сказал профессор.

— Вероятно, Господь посчитал, что Тагор достаточно сделал для этой Планеты, — сказала Ратха, разливая по чашкам ароматный фруктовый чай.

— Да, он сделал столько, сколько иные не успели бы и за тысячу жизней. Все-таки люди не равны друг другу, — сказал Люк.

— Что вы имеете в виду? — спросил Мигель.

— Полезность. Вот что с меня взять, даже если я проживу, как Тагор, восемьдесят лет? Я никогда не создам и миллионной доли того, что создал он. И дело не только в том, что я не умею писать стихи. Я вообще не чувствую в себе никакого потенциала. Где-то я читал, что только пять процентов землян двигают прогресс, меняя этот мир. Изобретают мобильные телефоны, лекарства, космические корабли. Формулу счастья, наконец, — Люк кивнул на Полозова, — а остальные — такие же, как и я, — паразиты, которые всем этим только пользуются.