Читать книгу "Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни"

Строение тела этого негра было послабже, чем у его партнеров, казалось, что и росту будет поменьше, чем они.

Муса сделал несколько шагов, потом остановился. Вытащил из кармана браслет. Повертел его перед глазами, прежде чем направиться к патрульным. Он склонился над головой тучного негра. Тот бросил на него косой взгляд. Изобразил на губах глупую улыбку, обнажив свои выпуклые передние зубы.

Изо рта его потекла длинная и тонкая серебристая нить слюны. Повисела мгновенье, сорвалась с губ, упала в огонь. Раскаленные угли приняли ее и проглотили жадно, с шипением. Вслед за этой ниткой Муса уронил в огонь золотой браслет. Браслет этот был редкость, заплетен на диво — как заплетают заботливо женщины свои передние косы, он был не сцеплен концами — они сходились близко, увенчанные двумя смотрящими друг на друга змеями. Одна из них раскрыла челюсти и вытянула смертоносное жало навстречу своей сопернице, так что почти перекрывала ту узкую грань в браслете, что была устроена для вдевания в него запястий писаных красавиц. Браслет упал на полупогасшие угли, покрытые серебристым слоем пепла, рядом с чайником, покатился вниз и голова змеи со смертоносным жалом скрылась в горящих дровах костра.

Тучный дозорный поднял голову на дервиша. Муса заметил, как раздулись его ноздри несмотря на то, что плоский нос и так был зажат мясистыми щеками. В глазах его читалась растерянность. Он сунул кончик своей кочерги в песок, вытянул руку вперед и выкатил браслет из огня. Бросил его в таз, наполовину наполненный водой, предназначавшийся для споласкивания чайных стаканчиков — змея скрытым сдавленным шипением взывала о помощи. Толстяк схватил сокровище большим и указательным пальцами, повернулся к соседу-гиганту, сидевшему на цыпочках возле двери, и сказал:

— Золото в Томбукту на огне пробуют, Бобо?

Великан сплюнул пропитанную табаком слюну, сыпанул на нее пригоршню пыли, прежде чем отрицательно покачать головой. Худой же улыбнулся хитрой улыбкой и с безразличием объявил:

— Бьюсь об заклад на верблюдицу, что этот браслет — из сокровищ принцессы.

Толстяк вытащил искусный браслет из воды, внимательно рассмотрел его, а худой, так и не подняв головы, добавил:

— Что дервиш-то думает, а? Побьется со мной об заклад на верблюдицу?

— Кха-кха, — пробормотал Муса. — В точку попал. Из сокровищ принцессы. Правда, он на медь смахивает.

Обращаясь к великану, толстяк крикнул:

— Неужто золото Томбукту на медь смахивает, а, Бобо?

Высокий негр опять сплюнул свою табачную жвачку. Отмахнулся от назойливой мухи, кружившей вокруг лица, и отрицательно закачал головой. А толстяк не унимался с вопросами:

— Разве можно в обмен на медь Томбукту построить, а, Бобо?

Великан пренебрежительно усмехнулся, но головой качать ему уже надоело. А толстяк все вертел браслет в руках, потом вернул его дервишу и заговорил на неведомом диалекте Аира:

— Если б можно было на медяки города строить, не страдали бы люди, перекрыли б Сахару караванами с севера на юг. Если б можно было на медь города возводить, стал бы Томбукту для всех купцов манной небесной, градом Вау для всех ищущих услад жизни райской. Томбукту — один на свете, потому что Аллах снабдил его другим редким металлом. Весь секрет в металле, марабут Муса!

Он утер пот со лба подолом своего широченного джильбаба и повысил голос, распевая популярный мавваль «Асахиг», славящий золото града Томбукту. Худой раскачивался всем телом в ритме мелодии, а великан за его спиной вторил ему стихами — строками поэмы. Поэт дошел, наконец, до того места, где говорилось о блуждающем страннике, как жажда лишила его рассудка, разделся он посреди пустыни и был уже готов ко встрече с Господом, когда неожиданно вдруг засверкали на горизонте полумесяцы мечетей, вылитые из чистого золотого песка. Добрался он до стен и увидел, что сложены они из золотых слитков. Вошел странник в город, встретили его жители радушно и гостеприимно, заставили на него работать обольстительных гурий, а те напоили его сладчайшим шербетом, накормили вкусными блюдами, и забылся он сном, в котором явились ему прекрасные видения. А когда он проснулся, обнаружил себя лежащим в пустыне Адаг на раскаленной солнцем земле. Исчез славный град, словно и не было его вовсе, но ни жажды, ни голода человек больше не чувствовал. Сказано было, будто посетил он Вау, тогда как был он в Томбукту.

Дервиш было рассмеялся, но оборвал свой смех, завидев навернувшиеся на глаза тощему постовому слезы. А толстяк, продолжая раскачивать плечами в такт песне, произнес:

— Не видал дервиш Томбукту, что он знает, кроме изгнания да чужбины?

Тут впервые заговорил великан, но голосом странным — сдавленным и хриплым:

— Дервиши все — чужаки от рождения. Дервиши и рождаются чужими.

Муса наклонился над вязанкой дров. Вытащил палку акации и направился вперед, в переулок. За спиной он все еще продолжал слышать голос толстяка, выводящего речитативом свою печальную мелодию по новому кругу: «Ди-и-и… да-а-а…» Так продолжалось, пока переулок не вывел его на площадь западного рынка — мужчина ревностно продолжал тянуть свой мавваль с трагическими ахами и охами, чередовавшимися с бейтами[152]народной поэмы «Асахиг». На открытом небе площади солнце уже покатилось к закату, но тем не менее продолжало палить своими щедрыми, зверскими лучами. Совсем рядом со стеной образовалась маленькая тень, и Муса пристроился в ней, укрываясь от жестокости вечного палача. В расщелине неподалеку, где сходились недостроенные участки, скопилась кучка строителей, они лезли вверх. В этой компании он заметил мастера, передвигавшегося между рабочими и сжимавшего в руке веревку, свитую из черной шерсти: своим старинным посохом он все указывал наверх. Начальник повернулся к рабочему по соседству, и Муса заметил, что ухо у него было открыто, а вся манера повязанной на голове чалмы казалась довольно странной. На виске поблескивала нить пота. Он громко закашлялся, удивляясь, что заметил нитку пота с такого расстояния.

Он остановился у западного края городской стены и размотал лисам. Зубами оторвал от ткани полосочку и принялся машинально наворачивать его опять на голову. Вытащил браслет из кармана, привязал его к верхней части своего недавно обретенного посоха. Улыбаясь сам себе, пошел вниз с возвышенности ко впадине, в которой находился колодец. Остановился у бездонного зева, грустно разглядывая развалины тех жалких укреплений, которыми когда-то пытался Уха защитить драгоценный колодец от штурмовавшей его пыли. Он занес посох высоко над головой, и золотая пыль Томбукту засверкала на браслете из драгоценного металла: сверкание было жестоким, игривым, таинственным, хранившим в себе все загадки и пороки джунглей, и внушало идею о величии джиннов.

Он громко расхохотался. Утер слюну рукавом и продолжил свое шествие прочь, к пастбищу и лежавшему за ним поселку.

На половине пути, за холмом, окутанным остатками каменной пены давно угасшего вулкана, он встретился с процессией женщин, двигавшихся с бурдюками на плечах набрать из колодца воды. Среди них он разглядел поэтессу. По соседству с ней двигалась, горделиво покачиваясь, красавица Тамима, давшая клятву выйти замуж за Уху и даже бившаяся об заклад так ретиво, что привела сверстниц в изумление: подобный ему никак не мог составить пару дочери чужестранцев. Такая уверенность встревожила молодых девушек, заставила любопытных женщин в поселке судачить да перешептываться о ее дарованиях наводить таинственное очарование на мужей, и женщины искушенные обращались с ней, как она того заслуживала — с почтением и опаской.