Читать книгу "Аэроплан для победителя - Дарья Плещеева"

Стрельский остановился, словно бы задумавшись, и замерла в его пальцах тросточка, указывая на окно за углом — там только оно одно и было. Цену паузе старый актер актерыч знал — не затянул ее и на сотую долю секунды. Затем он той же походочкой проследовал в сторону пляжа, всем видом давая понять: рассчитывает на встречу с пышной красавицей или, на худой конец, с демонической женщиной.

— Так, — сказал Лабрюйер. Это означало — архитектура подходящая; можно вскарабкаться на крышу маленькой веранды, благо там свет не горит и, значит, никого нет, либо же обитатели спят; оттуда ступить на карниз, по виду — довольно надежный, к тому же стена между карнизом и окном имеет скос. Окно приоткрыто, в помещении светло, занавески легонькие.

Тут проследовала компания с пляжа, дама с романтически распущенными волосами тихо пела, пожилой кавалер подпевал приятным баритоном, молодой кавалер молчал, идущая за ними пара шепотом переговаривалась. Лабрюйер пропустил компанию, дождался, пока она уйдет за угол, но песенку все еще слышал, и вдруг дама запела «Баркаролу». Пела она отчего-то без слов, несколько тактов мелодии прозвучали очень внятно, потом все пропало, и Лабрюйер догадался — музыка возникла у него в голове.

— Ну, Господи благослови, — прошептал он. И перекрестился.

Глава двадцать девятая

Стоять на карнизе, держась левой рукой за оконный косяк, было неловко. Но влезать в комнату Лабрюйер не хотел — мало ли какие там сюрпризы.

— Руки вверх, Дитрихс! — приказал он, выставляя револьверный ствол из-за бязевой занавески с кружавчиками.

— Слава те господи, — ответил, поворачиваясь к нему, Енисеев-Дитрихс. — Я уж боялся, что испугаетесь и не придете. А так убегался, что ноги не держат. Думал, засну, вас дожидаючись.

— Говорят вам, руки вверх!

— Вы догадались, что это я вас позвал? Судя по револьверу — догадались. Да вы залезайте в комнату. Нам есть о чем поговорить, — невозмутимо стоя под револьверным дулом, предложил Енисеев-Дитрихс. — Не бойтесь, поить пивом и водкой не буду. Ей-богу, не до того. Как вы себе представляете доставку меня в сыскную полицию? Мне лезть к вам в окошко? Вас ждет внизу господин Мюллер на синем «Руссо-Балте»? Эй, эй!

Енисеев-Дитрихс шарахнулся за кафельную печку и все переговоры вел уже оттуда.

— Вы ведь могли сейчас застрелить меня, брат Аякс, — сказал он. — По глазам было видно. Но шутки в сторону. У меня для вас сообщение от человека, которого вы уважаете и который вас уважает, в том числе и за бегство из сыскной полиции.

— Кто же этот странный человек?

— Начальник Московского уголовного сыска господин Кошко. Тот самый, под чьим началом вы служили в Рижской сыскной полиции с девятисотого по девятьсот пятый год.

— Вот только блефа в нашей с вами тесной дружбе еще недоставало, господин Аякс.

— Говорю вам — у меня для вас от него письмецо. По моей просьбе доставлено срочно поездом. Почерк узнаете? Или устроить вам телефонные переговоры?

— У вас? Для меня? Письмо от Кошко?

— Держите.

Письмо было без конверта, просто сложенный вчетверо листок.

— Подделать почерк несложно.

— Я нарочно в телефонном разговоре просил, чтобы там были упомянуты обстоятельства, известные лишь вам двоим. Или полезайте сюда, или я выйду из-за печки — знаете, с моими усами не стоит напрашиваться на должность таракана запечного, а то так оно и прилипнет… Я могу положить письмо на подоконник.

— Вы остроумны, господин Дитрихс. Чтобы взять письмо, я должен буду положить револьвер. Прекратите блефовать!

— Ну, придется мне, видно, как ревнивому супругу, прочитать цидулочку, не мне адресованную. Слушайте. «Уважаемый г-н Гроссмайстер. Памятуя о ключе с двумя бородками и о куриной скорлупе в пепельнице, внимательно выслушайте, что вам скажет г-н Енисеев…» Что за скорлупа?

— От пасхального яйца, красная… — ошалев от удивления, ответил Лабрюйер. — Я не знаю, как вы раздобыли это, — сказал он, — и завтра же телефонирую Аркадию Францевичу.

— Как вам будет угодно. А лучше бы прямо сейчас. Он предполагает, что вы будете его искать, и сказал, что для вас будет доступен в любое время. Там внизу приписан его домашний номер. К аппарату подходит его лакей, Иван Андронович. Сразу назовите свое имя.

Енисеев-Дитрихс подошел, положил письмо на подоконник и опять убрался за печку. Лабрюйер прищурился — точно, почерк был знакомый.

— Что это значит? — спросил он.

— Значит то, что вы, образно говоря, охотились на зайца — а рискуете пристрелить медведя. Вы все еще считаете, что я — Алоиз Дитрихс?

— Да. Вас уверенно опознала фрау Хаберманн. Может быть, вас завербовало какое-нибудь ведомство, выслеживающее политических преступников? Говорят, охранка не брезгует преступными элементами.

— Эх, как все запуталось…

— Если вы так близко знакомы с господином Кошко, что нанялись к нему в почтальоны, то должны знать, до какой степени он не любит охранку.

— Я знаю другое — отчего такой талантливый, даже гениальный сыщик, как Аркадий Францевич, подал рапорт о своем переводе из Риги в какой-нибудь другой город. Ему угрожали господа революционеры — с охранкой-то он не ладил, а налеты этой публики на рижские банки успешно расследовал и виновных отправлял за решетку. Но это — так называемые споры славян между собою. К делу, в которое вы уже ввязались, оголтелые революционеры отношения не имеют, а те, кого Господь не совсем еще лишил разума, окажутся на той же стороне фронта, что и вы. Если бы я был преступником, завербованным охранкой, господин Кошко не так бы ответил на мою скромную просьбу. Да залезайте вы в комнату, в самом деле! Увидят с улицы, поднимут шум.

— Отойдите к печке!

Лабрюйер исхитрился, не сводя револьверного прицела с Енисеева, влезть в комнату. Это было обычное помещение, доступное дачнику со скромными доходами: кровать с вязаным покрывальцем, тумбочка с керосиновой лампой, шкаф и умывальник, а печка навела на мысль, что его сдавали только в сезон, зимой же тут жил кто-то из хозяйских родственников.

Первым делом Лабрюйер сунул в карман письмо.

— Садитесь на кровать, а я постою, — сказал Енисеев. — Все-таки я лучше вашего прыгаю из окон. Ну, подумайте — может ли человек, по просьбе которого в шесть часов утра будят господина Кошко, быть преступником?

— Может, если это очень хитрый преступник, — упрямо отвечал Лабрюйер. Очень не хотелось опять идти на поводу у собрата Аякса, даже в мелочах, но он сел.

— Мне очень трудно будет оправдаться. Во-первых, с детства не приучен… Во-вторых, слишком много пришлось бы сказать такого, что вам ни к чему.

— Не нуждаюсь в ваших оправданиях.

— А револьвер-то вы все не опускаете, и сам Аркадий Францевич вам не указ. Ну так вспомним, что было в тот дурацкий вечер. Сперва во мне опознала Алоиза Дитрихса фрау Хаберманн, потом Водолеев вспомнил про портсигар. То есть два свидетеля — старушка и портсигар. Внушительно получилось, ничего не скажешь, — Енисеев усмехнулся. — Я понял, что пора удирать.