Читать книгу "Тайна воцарения Романовых - Валерий Шамбаров"

Несмотря на обещания, которые надавал Жолкевский Сагайдачному, там религиозные гонения продолжались. Полоцкий униатский епископ Иоасаф Кунцевич позакрывал православные храмы в Восточной Белоруссии. Сигизмунд III раздаривал епископии и монастыри светским лицам в качестве бенефиций, отдавал в приданое за дочерьми. Точно так же поступали другие католические короли, но в Польше магнаты-католики становились владельцами православных бенефиций с соответствующими последствиями. Однако Сагайдачный удерживал казаков от восстаний, не теряя надежды договориться с властями. За помощь Владиславу под Москвой он все же добился разрешения восстановить православные структуры на Украине. И политика Филарета дала первые плоды. В 1619 г. в Москву направился с визитом патриарх Иерусалимский Феофан. Когда он проезжал через Киев, Сагайдачный упросил его посвятить в сан митрополита Иова Борецкого. Но при этом Феофан наложил на казаков запрет — никогда больше не ходить войной на Россию.

В Москве, конечно, его встретили по высшему разряду. Несмотря на трудности страны, он получил “милостыню” для своей патриархии. Появились в России и дипломаты ее традиционных партнеров. В 1619 и 1620 гг прибыли два посольства от англичан, привезли богатые подарки, в том числе “птицу струса” (страуса) и заем в 40 тыс. руб., обещанный еще в 1617 г. И голландцы пожаловали — кусая локти, что не оказали достаточной помощи русским в годы войны и дали себя обойти британцам. У них заинтересованность в торговле с Москвой была чрезвычайной. Как уже отмечалось, Амстердам был главным хлебным рынком Европы. Но Лифляндию, прежнюю житницу, вконец опустошили шведы, а Польша в условиях католическо-протестантского противостояния поставщиком быть не могла. Оставалось закупать зерно в России. Ну и, разумеется, как англичане, так и голландцы снова и снова подкатывались насчет разрешения на транзитную торговлю с Персией — которая при Аббасе испытывала значительный подъем и стала одним из ведущих мировых экспортеров шелка. Но тут ответ был однозначным. Правительство было не настолько наивным, чтобы в убыток себе отдать иранский рынок чужеземцам. В Лондоне и Амстердаме вопили о “произволе” и “тирании” Москвы, якобы нарушающей принципы свободы торговли. Но отношения предпочитали не портить.

А на Польшу, ослабленную конфликтом с собственными православными подданными, собиралась гроза. В 1620 г. Османская империя объявила ей войну и двинула армию в Приднестровье. Коронный гетман Жолкевский под Цецорой потерпел страшное поражение. Полегли тысячи воинов, в том числе и сам Жолкевский, многие попали в плен. Среди пленных был, кстати, юный Богдан Хмельницкий, а его отец, казачий сотник, погиб в этом бою. Запорожцы во главе с выбранными ими гетманами Кушкой и Бородавкой ответили набегами. 150 их чаек опустошили болгарское побережье, разграбили и сожгли Варну. Угрожали и Стамбулу, и турки вынуждены были перекрыть цепью вход в столичную гавань.

В 1621 г. Осман II решил разделаться с Польшей окончательно. Огромная армия, около 100 тыс. (польские источники называют 300 тыс., но это явное преувеличение), подступила к крепости Хотин, оборону которой возглавил королевич Владислав. А в Москву было отправлено посольство во главе с православным греком Фомой Кантакузиным с призывом тоже вступить в войну, за что обещалось возвращение Смоленска и других городов. Прислал грамоту и патриарх Константинопольский, поддержав идею союза и убеждая царя ударить на притеснителей православия. Для рассмотрения этого вопроса Михаил Федорович и Филарет созвали Земский Собор, и значительная часть делегатов тоже высказалась за войну. Но Филарет, в принципе высказывавшийся положительно, с окончательным решением не спешил. Выжидал, когда исход боевых действий станет более определенным. А пока намеревался воевать “неофициально”, не ввязывая страну в открытый конфликт, для чего предложил выступить на стороне турок донским казакам. Но в данном случае ошибся. Донцы отказались наотрез, заявив, что если будет сражаться Россия, то под начальством царских воевод они пойдут, а сражаться под командованием “пашей нечестивых в обычае донских казаков никогда не бывало”.

В Польше царила паника. Сигмзмунд совершил очередную глупость, издав универсал об аресте православных священников, как турецких шпионов. Запорожцы возмутились, защищать такую власть не хотели. А паны и шляхта, несмотря на катастрофическое положение, как обычно, митинговали на сеймах, жмотились на деньги, да и сами медлили встать в строй. Литовскому гетману Ходкевичу, заменившему во главе армии Жолкевского, удалось собрать всего 30 тыс. бойцов. Спас Речь Посполитую Сагайдачный. Он явился в Запорожье, убил гетмана Бородавку, не желавшего идти под Хотин, и созвал отовсюду казаков — и запорожских, и реестровых, и тех, которые уже были “в мужики поверстаны”. С 40 тыс. войска он успел на выручку Владиславу и Ходкевичу. Турки уже морально расслабились, настроились на легкую победу — и неожиданно получили мощный встречный удар казацко-польской армии. Были разгромлены, а отступление превратилось в бегство, что довершило поражение.

Порта начала переговоры о мире, и вопрос о вступлении в войну России снялся сам собой. Но в тот момент для страны это было кстати. В условиях мира она продолжала процессы своего восстановления, наращивала боевую силу. Был заново сформирован 10-тысячный корпус стрельцов. Теперь их вооружили не фитильными ружьями, а кремневыми мушкетами, и иностранцы называли их уже не “аркебузирами”, а “мушкетерами” в “роскошных одеждах”, “и все отборные, высокие, сильные молодцы” (Петрей, Олеарий). Форма у них и впрямь была красивой. Желтые сапоги, шапки с меховой опушкой, яркие кафтаны, у каждого полка своего цвета — малиновые, голубые, зеленые, кирпичные. Один из стрелецких приказов был гвардейским — стремянной, он всегда должен был находиться у “царского стремени”. В него отбирались самые умелые и статные бойцы из других частей. Стрельцы обучались передовой для своего времени линейной тактике боя. Уделялось внимание и военной теории. Еще при Шуйском подьячий Онисим Михайлов начал составлять “Устав ратных, пушечных и других дел, касающихся до воинской науки”. В 1621 г. он по поручению правительства повторно переработал и завершил этот труд, обобщавший новейший военный опыт Испании, Голландии, Польши, Австрии.

В этом же году по инициативе Филарета в России появилась первая газета — “Куранты”. Правда, она была еще рукописной, в 1 экз., и готовилась Посольским приказом, в ней для царя и его окружения излагалась краткая информация о зарубежных делах. Патриарх возобновил и проекты царской женитьбы. Высказывалось предложение восстановить в правах невесты Марию Хлопову. Но тут встала на дыбы великая старица Марфа. Она была обижена своим отстранением от дел и ссылкой Салтыковых и пыталась играть в оппозицию. Правда, к реальной политике ее не допускали, и пакостить она могла лишь по мелочам. Однако в данном случае требовалось благословение матери, а она его дать отказалась.

Впрочем, Филарет не настаивал, поскольку имел на сына более широкие планы и собирался заключить брак с кем-нибудь из европейских принцесс, что дало бы России союзников на Западе. И тут уж никакие возражения Марфы и угрозы отказать в благословении не помогли. Патриарх пообещал, если станет ерепениться, отправить ее из Москвы в какой-нибудь дальний монастырь в роли обычной инокини. В 1621 г. посольство князя Львова и дьяка Шипова поехало в Копенгаген с целью сосватать Михаилу одну из двух племянниц датского короля Христиана IV. Дипломатам были даны подробнейшие инструкции, вплоть до того, что целуя руку принцессам, с ними “не витаться” (не заигрывать) и не лезть к ним самим с вопросами о замужестве — “их девичье дело стыдливо, и с ними много говорить для остерегания их высокорожденной чести непригоже”. Требовалось их “посмотреть” и “проведывать, которая здорова и к великому делу годна”. Но после Смуты Россия котировалась на Западе куда ниже, чем при Грозном или Годунове. А брак с царем мог создать датчанам лишние проблемы с поляками и шведами. Поэтому Христиан IV под предлогом болезни отказался от переговоров. А от переговоров с придворными отказался Львов. Что было оптимальным выходом — ответ был понятен, но не прозвучал вслух, и царю не было нанесено оскорбления отказом.