Читать книгу "Моя жизнь среди евреев. Записки бывшего подпольщика - Евгений Сатановский"

Действительно, чего тут непонятного. Такая хрень, то ли велосипед, то ли телефонная будка, то ли планшет с электронной начинкой. Значитца, сел на его сверху – и большой привет профессору Выбегалло. Или зашел в кабину, не забыв осмотреть окрестности проницательным взглядом, нет ли рядом голованов. Массаракш. Или просто ткнул в экран, а уж с этим и дурак справится, и аля-улю, гони гусей. Автор не имел в виду наиболее высокопоставленных из отечественных продвинутых пользователей, из правительства, чье высочайшее вождение пальцами по экрану есть событие историческое, исходя из принадлежности как экрана, так и пальцев.

Едем в прошлое, благо о нем мы хоть что-то путное способны проблеять себе и окружающим, спасаем мир, возвращаемся. Или двигаем в будущее, которое представляем себе в меру своей фантазии, как правило, бледной, как та поганка, или литературного таланта мэтров. Спасаем там мир, возвращаемся. У Герберта Уэллса будущее было – страшный сон. У Айзека Азимова не лучше. Отчего он с его изменениями принципиально и покончил, закольцевав историю на середине ХХ столетия.

У Рэя Брэдбери и Клиффорда Саймака печальной ностальгии было больше, а экшна меньше. Не очень понятное с общечеловеческой точки зрения, но в целом позитивное Братство Кольца Ивана Ефремова плавно эволюционировало в мрачную бюрократию Возвышения Дэвида Бринна. Все прочие отличались исключительно стилем. Что до братьев Стругацких с их Комконом и прогрессорами – они много чего предсказали, хотя мало кто это заметил. Но оставим фантастику фантастам. Поговорим о времени.

Время – хлеб историков и археологов. Палеонтологи и тем более геологи живут слишком большими периодами. Плюс-минус сто-двести тысяч лет. Миллион. Десять или сто миллионов. Безумно интересно. Но, за исключением самых ранних эпох существования предков человека и его родственников, не о том. Историки живут летописями. Археологи – материальными свидетельствами. Пересекаются предметы их заботы редко. Да и когда пересекаются – не факт, что это кто-нибудь докажет. Даже сражение столетней давности – уже проблема. То ли то поле боя, то ли нет. Это же касается крепостей, замков и поселений, включая крупные города.

Несколько столетий – и за редчайшими исключениями вопрос почти неразрешим. Реки меняют русло. Морские побережья наступают и отступают. Пески и вулканический пепел затягивают города и караванные пути не хуже, чем леса и болота. Причем для этого не обязательно нужны джунгли. Тайга и тундра скрывают свои тайны. Зная, что в стране Х был город Y, локализовать в качестве этого города то или иное поселение, раскопанное археологами, чрезвычайно трудно, а иногда и невозможно.

Рукописи не помогают. Современная картография с привязкой по широте и долготе – вещь столь недавняя, что остается за рамками исторических исследований. Все спекуляции фальсификаторов истории, на которых выросла и обогатилась масса псевдоученых, на том и стоят. Разобраться в ситуации обывателю трудно, а получить знания, необходимые для того, чтобы что-нибудь понять, лень. Историю обыватель полагает, в отличие от физики, математики и химии, предметом, который доступен каждому болвану.

Простая идея, что наука развивается, в головах, приспособленных для реализации простых физиологических потребностей, просто не укладывается. То, что полагалось венцом академической мысли вчера, будет поставлено под сомнение сегодня, высмеяно завтра и отправлено на свалку послезавтра. Но зачем это обывателю, который в лучшем случае знает по имени бабушек и дедушек? Да и то не обязательно.

Отдельно взятый человек рассматривает время исключительно с практической точки зрения. Вчера, сегодня, завтра. Неделя до отпуска, девять месяцев до родов, два года до школы, пять лет до совершеннолетия, десять до пенсии. Да и с чего он должен относиться к пролетающей мимо абстракции как-то иначе? Это только в тостах у евреев – «до ста двадцати». На деле мало кто доживает до семидесяти. Да и что это за жизнь? Автор встречал людей под восемьдесят, которые могли его согнуть в бараний рог. Рукопожатие Александра Городницкого или Игоря Губермана похоже на хватку средних размеров медведя, помноженную на ласковость слесарных тисков. Но это исключения.

Правилом является сочетание старческих немощей со сварливостью, маразмом и постепенной потерей контроля над физиологией до состояния, которому, при всем уважении к старости, завидовать не станет ни один нормальный человек. Так что «кого боги любят, того забирают молодыми». Неясно, что лучше: ослабнуть телом, сохранив разум, или впасть в старческий маразм. Что для близких тяжелей, но дает хотя бы то утешение, что сам человек не понимает, в каком состоянии находится. Благо современная техника позволяет поддерживать искру жизни даже в теле, доведенном до растительного состояния. Ариэль Шарон, впавший в кому, но не отключенный, вопреки просьбам его детей, от медицинской аппаратуры, тому свидетельство.

Так что век человека короток, хотя и длинней, чем столетие назад. А сколько там активной жизни? Лет до пяти-семи он малое дитя. Бэби. До двенадцати ребенок. До шестнадцати подросток. До тридцати молодой человек. До пятидесяти зрелый. До шестидесяти пожилой. Дальше старость, хоть кол на голове теши. Молодость и все последующее можно сдвинуть лет на десять. Ну, на пятнадцать, если очень повезет. Не искалечат по дороге. И исходная генетика даст симбиоз с закалкой, полученной на жизненном пути.

Однако в среднем от того момента, когда молодые мускулы прирастают мозгами и некоторым опытом, в том числе общения с собственным ребенком, до поры, когда общаться нужно уже с внуками, проходит примерно четверть века. Что объясняет, почему именно этот период выбран исследователями в качестве мерки, равной одному поколению. Последнее, согласно арифметике в объеме учебника для церковно-приходских школ бессмертного Василия Пупкина, равно четырем поколениям на век. Сорока на тысячелетие. И четырем сотням на десять тысяч лет. Тьмы и тьмы предков от нас до каменного века? Кому как.

Родители автора увидели свет в середине 20-х. Гражданская война уже кончилась, но коллективизация и индустриализация еще не начались. Их молодость пришлась на Отечественную войну. Автор родился в разгар «оттепели», в 1959-м, и его молодость совпала с Афганской войной. Его дети появились на свет в 80-х, а первый внук, названный Яном в память о прадеде, в 2010-м. Это если идти вперед по временной оси. Рождение бабушек и дедушек в дореволюционной России при Николае II, а прабабушек и прадедушек в той же России на рубеже царствований Александра II и Александра III означает, что их фотографии есть в семейных альбомах и выражение их лиц автору знакомо. Это если идти по временной оси назад.

Последующее требует копания в архивах, но в целом временной лаг в четверть века сохраняется. Соответственно, от автора до Великой Отечественной войны – менее чем одно, а до смерти Ленина ровно одно поколение. От Наполеоновских войн до автора – шесть. От Смутного времени четырнадцать. От походов Вещего Олега, он же конунг Хольгер, сорок два. От эпохи Иисуса из Назарета восемьдесят одно. И так далее, и так далее, и так далее. Что есть безумно много, если считать по годам. Но мало, если по поколениям.

Сколько лиц каждый из нас может вспомнить? Сколько людей каждый встречал на своем пути? Родных и близких. Друзей. Тех, с кем учился или служил в армии. Тех, с кем работал? Кого запомнил по телепрограммам? Наша зрительная память, вне зависимости от того, ослаблена она цивилизацией или натренирована ею, удерживает сотни лиц и еще большее количество имен без малейшего напряжения. Представим на минуту, что мы помним собственных предков.