Читать книгу "Бобби Фишер идет на войну - Джон Айдиноу"

В 2000 году, возвращаясь ко времени, когда он был чемпионом мира, Спасский сказал корреспонденту «Irish Times»: «В России я был королем». Однако период царствования оказался столь непростым, что можно представить те смешанные чувства, с которыми он смотрел на почитаемого им Фишера, занявшего его трон. Дэвид Спаниер из «Times» чувствовал, «что на каком-то глубинном, бессознательном уровне Спасский хотел, чтобы победил Фишер».

После фиаско в третьей партии Спасскому пришлось тяжело. Когда всё закончилось, он сказал, что Фишер начал матч как спринтер, а продолжил как марафонец; казалось, что американец в любой момент может сломаться. После церемонии закрытия он встретил Фишера лишь раз, на приёме у президента, и спросил нового чемпиона, не сыграть ли им в будущем матч-реванш. «Возможно», — ответил Фишер. «Когда?» — «Может, через год — если будет улажен денежный вопрос».

Бывший чемпион размышлял о судьбе, ожидавшей его преемника: «Наступает сложное время. Сейчас он чувствует себя богом. Думает, что все проблемы закончились, — у него будет много друзей, люди станут им восхищаться, ему подчинится история. Но это не так. На таких высотах очень холодно и одиноко. Скоро возникнет депрессия. Мне он нравится, и я боюсь того, что с ним теперь может случиться». Эти горькие слова касались и его самого.

К концу матча Спасский был не похож на того излучающего радость человека, который прибыл в Исландию полный праздничных ожиданий. Лариса вспоминает, что напряжённая обстановка повлияла и на неё: в Рейкьявик она прилетела здоровой женщиной, а вернулась с болями в животе и полгода приходила в себя. Спасский, говорит она, чувствовал себя плохо, пил больше обычного; потребовалась помощь психотерапевта, чтобы справиться с пережитой травмой.

Травма не была неожиданной. «Не знаю, когда было хуже: до матча или после, — говорит Спасский. — В длительном поединке игрок очень глубоко уходит в себя, словно ныряльщик. Потом происходит быстрый подъем. И каждый раз, независимо от того, выигрываю я или проигрываю, после матча у меня такая депрессия, что хочется умереть. Я не могу общаться с людьми. Мне нужен только другой шахматист. Я буквально скучаю по нему. Лишь спустя год эта боль уходит. Год».

Стресс компенсировали материально. Спасский получил свою долю призовых денег, составляющую 93 750 долларов. Шахматные власти СССР не предприняли никаких мер по отношению к столь поразительному выигрышу; Спасский оставил эти деньги у себя, а чиновники никогда о них не заговаривали. В Советском Союзе эта сумма делала его столь же богатым, каким был миллионер на Западе. Петросян заметил: «Обычно на выигранные деньги можно купить машину, но если вы получали возможность приобрести весь автопарк, это было уже совсем другое» (в будущем советских участников матчей на первенство мира обязывали отдавать государству половину своих премий). Спасский разъезжал в новом «рейндж-ровере», купленном по себестоимости у друга-дилера Зигфуса Зигфуссона: тот заказал ему последнюю модель белого цвета, укомплектованную запчастями, и отправил из Рейкьявика прямиком в Ленинград. Лариса на призовые деньги купила себе исландское зимнее пальто. (После двух тяжёлых лет на советских дорогах машину продали; пальто прослужило гораздо дольше.)

После того как 7 сентября Лариса и Спасский покинули Рейкьявик, они задержались на несколько дней в Копенгагене, а потом вернулись в Москву, где Спасскому предстояло держать ответ. Разве не был он советским спортсменом, который сдал чемпионскую корону американцу, а с нею и советскую гегемонию в шахматах? Не рассматривают ли его как человека, который не смог жить по заветам великой родины? Возможно, его преследовали воспоминания о том, как приняли Тайманова после проигрыша Фишеру.

Однако от Петра Демичева уже поступило распоряжение, чтобы Спасского встретили цивилизованно. В аэропорту Шереметьево его встречали представитель Спорткомитета, журналист и несколько близких друзей. Крогиус вспоминает, что «проигрыш Спасского восприняли спокойно. Было приятным сюрпризом, что спортивное руководство и пресса не стремились наказывать его и команду».

Тем не менее это не походило на встречу героя, ожидавшую его в случае победы. Агентство «Associated Press» охарактеризовало обращение с ним в аэропорту словом «анти-VIP». Спасский выстоял длинную очередь к паспортному контролю, толпился за своими сумками, заполнял таможенную декларацию. На выходе их ждал старенький сине-голубой автобус, а не лимузин «Чайка». Лариса жевала жвачку: «грязная привычка», которую она выучила «там», заметил кто-то. Автобус останавливался на всех светофорах; вернись Спасский победителем, он бы пролетел всю дорогу без остановки, как Брежнев.

Однако нападки не замедлили появиться. Ботвинник позже высказал мнение, что Спасский проиграл, поскольку переоценивал свои силы. Бывший чемпион мира Василий Смыслов сурово критиковал Спасского. В творческом плане, говорил он, Спасский отправился на матч полностью опустошённым. И добавлял, что каждый из игроков привез домой то, о чем думал: Фишер — титул и деньги, Спасский — только деньги. Геллер свою точку зрения изложил лично Ивонину: Спасский любит себя, и этот проигрыш преподнёс ему большой урок; он недооценил необходимость подготовки и мало играл, да к тому же оставался идеалистом, «таявшим» при разговорах с Фишером. Спасский был «очень мягок со своими врагами и очень резок по отношению к тем, кто пытался ему помочь».

Всё это послужило лишь прологом к официальному разбирательству, которое состоялось 27 декабря 1972 года в Спорткомитете под председательством Ивонина. Помимо Спасского, Геллера и Крогиуса за стол село высшее шахматное начальство из пятнадцати человек. В их числе пять гроссмейстеров, двое из которых — бывшие чемпионы мира, а также руководство Шахматной федерации СССР. Их дискуссия была застенографирована.

Цель встречи — будущее, заявил Ивонин с места: «Мы должны составить план по возвращению титула в нашу советскую семью». Однако, открывая дискуссию (как официальный член команды), Геллер, не теряя времени, прямиком перешёл к личности Спасского, обвинив того во всех грехах. Он ссылался на «принятое единолично» решение играть в закрытой комнате, постоянное и необъяснимое уклонение от согласованной тактики и непостижимые ошибки. Наиболее серьёзное обвинение относилось к провалу в психологической подготовке:

Мы не могли изменить мнение Спасского о личных качествах Фишера. Он полагал, что Фишер будет играть честно. Возможно, такое видение Спасским капиталистического спорта сыграло важную роль в его согласии на игру в закрытой комнате. Он наивно верил в честность Запада.

Геллер задал общий тон, хотя в своей короткой речи Крогиус сформулировал более позитивное мнение: проигрыш Спасского связан с тем, что он относился к людям лучше, чем те того заслуживали. Он относился к Фишеру как к товарищу и несчастному гению, а не как к хитрому врагу.

Настала очередь Спасского защищать себя. Следуя традиции оправдательных речей, он отводил от себя прямую вину, но признавал человеческую — по существу, простительную слабость. Он жаловался, что, поскольку им не выделили организатора, энергия команды рассеивалась на мелкие повседневные трудности. «Проработка технических деталей» до Рейкьявика не была удовлетворительной — подкоп под Геллера и Крогиуса. Но основной проблемой оказалось то, что он был слабым психологом и «это привело к серии ошибок», — иными словами, он подтверждал, что оказался слишком доверчив: