Читать книгу "Смерть по сценарию - Наталья Андреева"

Я решил пренебречь славой дешевой и надыбать себе этого добра более высокой пробы. А за металл такой пробы надо платить цену большую, максимальную цену надо платить. А что самое дорогое у человека? Жизнь, конечно, которая дается ему только один раз, ну и так далее по тексту. Только с моей маленькой коррективой: не прожить ее так, чтобы, а отдать ее так, чтобы не было мучительно больно за небрежное обращение с такой дорогой вещицей. Обществу нужен скандал, нужна кровь, нужно, чтобы на обложке моих книг с обратной стороны было написано: тот самый Клишин, который погиб при неизвестных обстоятельствах, отравленный рукой злодея. Почему погиб? А это уже будет дело нашей извечно берегущей милиции, которая проведет расследование, о достойном освещении которого на страницах прессы позаботится мой лучший друг. В награду за прославление меня после смерти я завещаю ему эту книгу и все прочие труды, которые не столь достойны, но пройдут, возможно, под шумок на ура.

Теперь у читателя закралась мысль, что я сумасшедший. Глупые мои, вы не знаете, что такое талант. Вот я, Павел Клишин, так долго изучал самое себя, что понял его суть. Все гениальные открытия, и вся информация, которую мы так жаждем получить, давно уже есть в природе. Она даже не закодирована, просто носится в воздухе, сама по себе, и ждет, когда кто-нибудь ее услышит. И вот рождается человек с мозгом, настроенным на ту самую волну, и он слышит то, к чему просто глухи другие, и просто записывает это, а потом, само собой, его объявляют гением и поют хвалу. Но естественно, что если хорошо слышно одну волну, то невольно блокируешь для себя остальные. От того, насколько ты увлекся своим главным каналом, зависит твоя нормальность. Следовательно, сумасшедшие — это просто глухие к тому, что так отчетливо слышится окружающим. А как мы определяем степень нормальности? Только по общепринятому мнению нормальных людей, которые слышат одно и то же. Нормальность — всего лишь похожесть, не больше.

Считайте меня психом, но я все решил еще тогда, в январе, когда сел писать свою последнюю книгу. Я представил себя мертвецом так отчетливо, что перестал жить с момента первой главы, и все прочее уже не имело смысла. Конечно, ко мне не приходил никакой сосед, конечно, для верности первой версии я стащил и платок, и пуговицу от рубашки. О Шекспир! Всего лишь маленький кусочек из «Отелло», мне так нравилось про этот платок и глупого мавра, клюнувшего на такую малость. Надеюсь, наша милиция не столь глупа и легковерна, и тот парень выкрутится, у него интеллигентное лицо, несмотря на плохой вкус в одежде.

Потом Люба. Ее и Аллу я пригласил в этот вечер одновременно, не знал, кто приедет первой, и решил скорректировать события по ходу. В любом случае Любин амбал сегодня должен отсыпаться после рейса, как только приедет Алла, надеюсь, что позже Любы, я пожалуюсь, что влюбленная женщина не даст нам спокойно скоротать вечерок, и попрошу свою модельершу позвонить Любиному мужу, чтобы тот приехал. Алла позвонит, она такая стерва, что в этом удовольствии себе не откажет. Потом будет так просто подложить ей в сумочку ампулу, а потом поругаться и проводить к чертям. Для хорошего детектива нужно, как минимум, трое подозреваемых, поэтому придется сходить часиков в восемь и позвонить еще и Гончарову, чтобы приехал за якобы прихворнувшей женой. Он так привык исполнять любую команду «к ноге», что примчится как миленький, и это будет тот довесок, который в моей истории необходим.

Итак, сначала я подставляю соседа, потом Любиного мужа, потом Аллу, а под конец Аркадия Михайловича. Сюжет получается интересный, вся эта канитель раскроется не сразу, их будут допрашивать, подозревать. Безумно забавно, я все это уже представил и пережил, даже в лицах про себя проговорил все возможные диалоги.

Теперь яд. Я положу его в стакан, когда уйдет Люба, потом, перед уходом, подложу ампулу Алле, как уже говорил, а выпью сразу же, как только уйдет Аркадий Михайлович. Достать цианистый калий не слишком большая проблема, потому что у меня есть еще один друг. Это уже не та дружба, что с Максом, здесь другой интерес, вернее, у него, у этого фотографа, а не у меня. Мы познакомились давно, на какой-то рекламной съемке, когда я эксплуатировал свою жутко фотогеничную внешность, чтобы иметь свободные деньги на всякие маленькие приятные вещи.

Не надо только думать, что я голубой. Вернее, голубой из интереса. Особого удовольствия это не доставляет, просто по молодости хотелось все на себе испытать, влечение к своему полу — та проблема, которую в жизни надо решить, есть она или нет. Да, я люблю рассматривать красивых мужчин просто потому, что мне интересно, насколько я на них похож и что для них значит такая внешность. Я пытался разговаривать с ними и, возможно, в своем желании понять зашел слишком далеко. Но мой друг-фотограф, он ко всему относится серьезно и для него это тоже любовь, а не проба на зуб, и не игра, и не дополнение к коллекции половых контактов. Чего во мне было больше во время этих контактов, отвращения или интереса, не знаю, это было перевоплощение во что-то, чем я не являлся, оно много дало, потому что иногда я начинал понимать женщин так, как они понимают себя, и потом никогда не делал то, что самому было неприятно. Мужчине странно чувствовать себя объектом определенного сорта нежности, но иногда она сладка и необременительна, наверное, поэтому мы все-таки встречались с моим фотографом, хотя и редко.

Он дал мне цианистый калий и даже не спросил зачем, подумал, наверное, что хочу избавиться от навязчивой любовницы, которых этот фотограф терпеть не мог. Да, меня ревновали к женщинам, и если бы я действительно кого-то любил… Ох, если бы я кого-то любил!

Но это только то, что касается цианистого калия. Что там еще? Какие нужны доказательства? Причина самоубийства? Если вы еще не поняли до сих пор, могу изложить внятно: искал смысл жизни и не нашел. Играл, но не угадал ни одной буквы в очень известном слове. Так, что ли, в этом дурацком шоу, главный смысл которого найти главного дурака? Что ж, для простых людей чем проще, тем быстрее дойдет, надо выражаться близкими народу понятиями, а не высоким штилем и слогом. Я сам из народа! Я сын рабочего и культпросветработницы, я сплав из отбойного молотка и перьевой ручки, я серп, скрещенный с пером! Или с обычной булавкой? Жну и пришпиливаю все это на бумагу, чтобы далеко не улетало. Бедные мои мертвые бабочки, красивые мои слова!

А теперь по всей форме, для протокола:

«Я, Павел Клишин, прошу в моей смерти никого не винить, я все сделал сам, я сам написал и поставил эту пьесу, надеюсь, что не слишком затянул, и было интересно.

Вам остается только поаплодировать и напоследок громко крикнуть: «Автора!» — и на том свете я шагну на сцену из своего персонального кипящего котла, отодвинув рукою занавес, и долго буду раскланиваться.

Здесь оставляю пустое место, чтобы для верности поставить личную подпись ручкой».

Алексей дочитал, потом обратил внимание на то, что в руках его было только две страницы:

— Это все?

— Ну, там перед этим еще какая-то чушь, что-то о Боге, о Вечности, о смысле жизни. Главное — здесь. Он признается. И обрати внимание на подпись.