Читать книгу "Большая книга ужасов-56. Глаз мертвеца. Кошмар в наследство. Повелитель кукол - Евгений Некрасов"

Бабуля получилась непохожей ни на других куколок, ни на себя настоящую. Больше всего она смахивала на свои фигурки из моржового клыка: шуба колоколом, растопыренные руки, рот растянут в улыбке. Но я чувствовал, что так и надо лепить.

– Любовь, – разгадал меня Семеныч. – Легбе понравится.

– А вам?

– Это не мое дело, – сухо ответил маг.

Он опять забрал все мои деньги.

Купить крысу было не на что, возвращаться к бабке за деньгами нельзя. Там же, в Старом Городе, я нашел на помойке целый выводок новорожденных котят и устроил жертвоприношение за мусорным ящиком. Котенок был еще слепой. Смыкая колечки ножниц, я сказал себе, что облегчаю его страдания, но, если честно, я оправдывался только по привычке. Котенка было не жалко.

Объяснив Легбе, чего хочу, я сразу схватил бабкину куколку и стал ей нашептывать: «Паша – хороший мальчик, а крысу он убил потому, что получил задание по биологии. Он очень деликатный и не хотел меня расстраивать, поэтому сделал все тайно». И в трамвае я продолжал обработку, бормоча этот бред в раскрытую сумку. Пассажиры глазели, но мне было плевать. Одной беззастенчивой тетке я сказал:

– Ну, каникулы у нас в дурдоме! Не люди мы, что ли!

Она смутилась и на следующей остановке вышла.

Когда я вернулся домой, испачканная крысиной кровью клеенка была убрана. Бабка ни словом не напомнила мне о том, что случилось.

Глава XIV. Последняя куколка

На следующий день Марика с третьего урока увезла «Скорая». Он был жив и здоров. Но когда десятиклассник орет: «Здласте! Я обезьянка Чичи!» – и скачет по партам, ему, конечно, требуется медицинская помощь.

Сами понимаете, один я не мог устроить Марику всю эту бездну удовольствий, ведь у меня тоже были уроки. Я только зашил его в обезьяну и отдал Нинке. Пятилетняя девчонка – самый неутомимый и безжалостный палач.

Мы с Салом недолго праздновали победу. После уроков нас поджидал у школы вишневый «Форд».

– Садитесь, покатаемся, – кивнул водила.

Дверцы с затемненными стеклами распахнулись, меня и Сало втолкнули и повезли. Двое парней зажали нас на заднем сиденье. Разговор вел водила.

– Слыхали, что с Мариком?

– Ага, он теперь обезьяна Чичи, – с авторской гордостью ответил я.

– Должок отдадите мне.

– Это кто так велел, обезьяна? – невинно поинтересовался Сало.

– Это я так велел.

– Мы никому ничего не должны, – сказал я.

Два кулака ударили под ложечку с двух сторон и заставили нас с Салом скорчиться.

– Заседание продолжается, – сказал водила. – Раз у Марика башню снесло, мне нужны новые кадры. Завтра подойдете к Васильеву из десятого, возьмете товар.

– Завтра ты будешь гномиком, – отдышавшись, пообещал я.

Водила затормозил:

– Ты что же, пацанок, хочешь представить так, что у Марика из-за тебя башню снесло?

– Из-за меня. Я мог его искалечить, но так мне показалось интереснее.

Как будущих ценных работников, нас не стали бить. Установили на бровке тротуара, прицелились и на «раз-два» отвесили по пенделю. Мы полетели носами в сугроб.

– Завтра, – напомнил водила.

Я сказал:

– Ага.

И помчался к Семенычу.

– Магазин закрыт, – встретил меня маг.

Я молча ткнул пальцем в цифры на стекле: до закрытия оставалось три часа.

– Это «Сыр» так работает, а у меня самостоятельная торговая точка, – заявил Семеныч, разглядывая меня в лорнет пушкинских времен. Лорнет сменился театральным биноклем, потом очечками типа «бедный студент».

– Пожалуйста, Василий Семенович, задержитесь на полчасика. Вам это не трудно, а у меня жизнь решается, – сказал я и сам себе не поверил. Я говорил правду, но бледненько прозвучали мои слова, как будто я отбарабанил их по книжке, совсем не думая над тем, что читаю.

Семеныч стер с лица очки. В последний раз это были розовые «бабочки».

– Что ж, давай попробуем, – усмехнулся он и повел меня в глубь магазинчика.

Шипели растворы, соединяясь с порошком, крошились засушенные травы, а потом зеленая слизь превратилась в розовый человеческий материал, но меня это не удивляло, как раньше. Я покрошил в тесто бумажку с засохшим плевком и стал лепить.

Дело было уже привычное, и водила вышел довольно похожим на человека, но в нем не хватало жизни. Я сам это почувствовал.

– Неплохо для твоего возраста, – оценил Семеныч. – Подучишься и можешь идти на фарфоровую фабрику, лепить балерин и пограничников с собакой. А мага из тебя, извини, не получилось. Ты все растратил: и гнев, и жалость, и любовь.

– Как же так, – сказал я, – у меня настоящие враги, преступники. Если вы не поможете, то кто?

– Обратись в полицию, юноша, – сухо ответил маг. – Я помогаю выполнять желания, ни больше ни меньше. Но ты разучился желать, ты только хочешь.

Я снова попробовал лепить, думая, как хочу, нет, желаю, чтобы страшный «Форд» с затемненными стеклами навсегда исчез из моей жизни. Тогда я как всегда пойду в школу и без всякой магии буду драться с Салом, драться каждый день, пока враг не начнет бояться меня… Но все мои мысли были только словами, произнесенными про себя. Я не чувствовал их смысла, как будто слушал речь на чужом языке. Куколка оставалась мертвой.

«Страх, – вспомнил я. – Страх – сильное чувство, я должен бояться». Но и страха не было в моей душе. Чего бояться, когда не жалеешь ни себя, ни других?

Я через голову сорвал передник и выложил из сумки голову Легбы и двух моих первых куколок:

– Сохраните, пока не рассыпались. Они мне больше не нужны.

Семеныч не удивился. Легбу он обтер передником и поставил на витрину, а куколок стал укладывать в случайную коробку, вытряхнув из нее пригоршню завалявшегося новогоднего конфетти.

– А не боишься отдавать себя в чужие руки? – спросил он, легонько щелкнув мою куколку.

Я потер ушибленный нос и ответил:

– Кто, я?

У магазина трещали мотоциклами знакомые байкеры. Один сказал:

– Нехорошо получается, пацан. Я перебрал мотор, как ты говорил. Колечко стояло правильно. Получается, ты снял меня с развоза и заработал мои деньги. Да еще я ковырялся полдня как дурак.

То, что он говорил, могло быть правдой – тогда, значит, надо мной подшутил Легба. Но валить вину на божка было глупо.

– Я дал совет, ты мог не слушать, – ответил я и хотел идти.

Старогородский заступил мне дорогу.

– Нехорошо, пацан, – повторил он, крутя рукоятку газа.