Читать книгу "Агент его Величества - Вадим Волобуев"

– Хе-хе, надеюсь, это шутка?

– Отнюдь.

Посол надменно задрал подбородок.

– Послушайте, Семён Родионович, у меня создаётся впечатление, что вы не понимаете всей тяжести обвинений, которые возводите на меня.

– Вы ошибаетесь. Я вполне осознаю их тяжесть. Более того, в ближайшее время я намерен отправить рапорт на имя его светлости, где подробно опишу свои выводы.

Барон Стекль дрогнул лицом.

– Что заставляет вас подозревать меня в связях с контрабандистами?

– Во-первых, тот факт, что вы раньше других узнали о местонахождении вестового из Сан-Франциско…

– Что вы такое несёте, милостивый государь? В уме ли вы?

– В полном, ваше превосходительство. Вы в этом сомневаетесь?

– Признаться, да.

– Напрасно. Мой ум ясен как никогда. Лишь теперь я связал все ниточки событий, произошедших со мною со времени прибытия в Нью-Йорк, и отчётливо вижу, чья тень маячила за ними. Это вы послали Катакази следить за мной, когда поняли, что следствие может выйти на ваши тайные сношения с Моравским. Это вы подначили местных газетчиков взять у нас с Гаррисоном интервью, когда обнаружили, что Твид приказал уничтожить поляка, поставив тем самым под угрозу ваши коммерческие интересы. Это вы послали Катакази встретить Чихрадзе, когда партизаны передали его в руки ваших торговых партнёров на Юге. Я что-то упустил?

– Вы – либо безумец, либо чрезвычайный наглец, – отчеканил Стекль. – Но и в том, и в другом случае я не намерен более продолжать эту беседу.

– В своё время точно такие же слова нам с Гаррисоном сказал Шлайдер, – усмехнулся Костенко. – Вы должны его знать – он ведь тоже ваш деловой партнёр, не так ли?

– Я отказываюсь вас понимать, Семён Родионович, – холодно промолвил барон.

– Да всё вы понимаете, ваше превосходительство. Полноте дурака валять! Гамбургский посланник не идиот, чтобы почём зря полоскать ваше имя.

– А он полоскал? – вырвалось у Стекля.

– Упоминал. И советовал мне обратиться к вам, прежде чем кидаться в омут расследования. Я пропустил его совет мимо ушей, а напрасно. Это был ясный намёк.

Барон беззвучно пошевелил губами, глядя в сторону. Кажется, с его уст готово было сорваться ругательство, но он удержался.

– Не вижу смысла продолжать данный разговор. – Он поднялся. – Подите вон, милостивый государь.

Костенко тоже встал.

– Жаль, что наша беседа так скоро окончилась, барон. Поверьте – я вовсе не хочу погубить вас. Но вы не оставляете мне выбора.

– Я не желаю этого слушать. Прощайте.

Стекль развернулся и вышел из комнаты. Семён Родионович медленно проследовал к двери. Приняв из рук швейцара шляпу и плащ, он вышел наружу. Стояла пасмурная погода, в уши дул холодный ветер. Костенко поднял воротник плаща, вжал голову в плечи, сунул руки в карманы. До отхода поезда в Нью-Йорк оставалась уйма времени, и Семён Родионович решил побродить по городу, подумать о дальнейших действиях.

Откровенно говоря, он не ожидал столь быстрой развязки. Ему казалось, что Стекль примется спорить с ним, поливать его оскорблениями, грозить, но никак не выставлять за дверь. Видимо, посол был внутренне готов к такому повороту событий, а может быть, сработала его привычка к дипломатическим баталиям, когда отсутствие аргументов восполняют неприступностью. Так или иначе, в Америке им двоим отныне места нет. Либо Горчаков отзовёт посла, либо, что вероятнее, великий князь потребует возвращения резидента. И тогда на его карьере можно будет ставить крест.

Шумели листьями унылые вязы, со стороны Потомака несло тиной и гнилью. Крошечные садики, разбитые перед двухэтажными домами из белого камня, смотрелись безжизненно и голо. Вместо цветов торчали сухие прутья, пожухлая трава стелилась по земле. В просвете между домами мелькали мачты судов, доносились голоса матросов. Вдоль берега тянулись кучи угля и шлака, за ними возвышались стены доков. С другой стороны улицы над крышами торчали верхушки фабричных труб, слышались паровозные гудки и шипение. Деловые американцы прокладывали в Вашингтон вторую ветку железной дороги.

Как и Нью-Йорк, Вашингтон был наводнён солдатами. Но здесь они вели себя куда тише – не орали срамных песен, не бродили, шатаясь, по лицам. Да и в целом город был намного опрятнее. Вероятно, близость государственных учреждений оказывала здесь такое же магическое воздействие, как и в России.

Зато повсюду было множество негров. Это весьма удивляло Семёна Родионовича, привыкшего видеть в них тихих забитых людей, прозябающих где-то на окраине жизни – как в прямом, так и в переносном смысле. Здешние негры, однако, держались с достоинством, как и подобает свободным людям, да ещё в массе своей были весьма неплохо одеты. Во всяком случае, по сравнению с русскими крестьянами.

Бросалось в глаза обилие церквей – почти как в дремотной лапотной Москве. Местные церкви, правда, имели совсем другую архитектуру – с более строгими линиями, без плавных закруглений и некоторой грузности, свойственной православным храмам; здесь ценилась не красота, а функциональность. Протестантский дух чувствовался во всём: и в скромных нарядах священников, и в заботливом убранстве домов, и даже в самом плане города, чётко разграниченного по сторонам света.

Погуляв полчаса и изрядно озябнув, Семён Родионович решил нырнуть в одно из ближайших кафе, чтобы согреться бокалом глинтвейна. Он уселся вдалеке от окна, поближе к жаровне, на которой двое слуг – негр и мексиканец – готовили хлебные лепёшки. Зал был почти пуст, лишь за соседним столиком кемарила пара забулдыг, да у двери сидел весёлый старик с банджо на коленях, громко болтавший с хозяином заведения. В ожидании своего глинтвейна Костенко погрузился в тревожные думы о будущем. Промозглая погода и неприятный разговор со Стеклем ввергли его в удручённое состояние. Он размышлял, отчего так получается, что он всех настраивает против себя. В министерстве его не любили, считая выскочкой, Лесовский терпеть не мог, поскольку видел в нём причину газетных нападок; Гаррисон злился, потому что Семён Родионович разрушил его мечты о спокойном уходе на пенсию, а теперь вот ещё и Стекль. Почему он у всех как шило в заднице? Может быть, в нём ещё не выветрился юношеский максимализм? Но нет, он никогда не стремился вставать в позу обличителя. Даже сейчас, едучи к послу, он втайне надеялся, что тот отговорит его от желания написать рапорт Горчакову. И всё же как-то так всегда выходило, что именно Семён Родионович оказывался крайним. На него сыпались все шишки. Может, он просто неудачник? Ничего себе неудачник – резидент великого князя в Америке! Завидная карьера для любого чиновника. Но видно, в том и причина всеобщей нелюбви к нему. Нельзя забраться на такую высоту одной угодливостью, зачастую необходимо проявить волю. А это чревато большими неприятностями. Юлий Цезарь тоже нажил немало врагов, прежде чем стал римским самодержцем. По другому нельзя. Либо ты, либо тебя.

Утешенный этим рассуждением, Костенко принял из рук усталой официантки бокал глинтвейна и начал пить мелкими глотками, наслаждаясь теплотой. В это время в кафе зашёл ещё один посетитель. Сняв широкополую шляпу, он дружески поздоровался с хозяином, и уселся за один из пустых столиков. Семён Родионович мгновенно узнал его. Это был актёр Бут из труппы Бутов, что выступала в Сити-Холле. Удивлённый и обрадованный нежданной встречей, Семён Родионович отстранился от бокала и внимательно посмотрел на вновь прибывшего. Тот заметил его взгляд.