Читать книгу "Иджим - Роман Сенчин"

«Коньячку бы сейчас фужерчик, – пошутил Зюзьков, пристраиваясь рядом с Чесновым, – для укрепления духа». – «М-да, не помешало бы». – «У меня выступление сейчас, – в голосе Зюзькова появилась искренность, – и что-то, слушай, мандраж потряхивает. Столько особей привлекательных, вдруг опозорюсь». – «Да брось, – усмехнулся Чеснов и огляделся. – Правда, что-то особо привлекательных не наблюдаю». Зюзьков шумно, губами, втянул горячий кофе, мотнул головой: «Ну вон хотя бы стоит пышечка. Под Ключевским». Чеснов посмотрел.

Действительно, под портретом историка Ключевского стояла невысокая, налитая здоровой полнотой женщина. Немного моложе Чеснова – лет тридцати семи. Щеки румяные, волосы зачесаны назад и по-казацки собраны на затылке в шишечку, а шишечка прикрыта чехольчиком с узором. Одежда же современная – легкий свободный свитер, голубые, женского покроя джинсы… Глаза хорошие – блестящие, притягивающие, беспокойные какие-то. «Да, ничего, – кивнул Чеснов, – крестьяночка южных губерний». – «А студентки какие! – возбужденно зашептал Зюзьков. – Ползала студенток, и все смотрят. Боюсь засмущаюсь». – «Ну что ты! Когда это ты смущался? Помню я Саранск в прошлом году, как ты мордовочек своими голосовыми переливами с ума сводил. И что потом было». Зюзьков сладко вздохнул: «Ох-х, не напоминай».

Продолжая перешучиваться, подходили к столам за новыми бутербродами. Потом курили на улице (в университете курить было нельзя – ректор гонял на улицу даже деканов); потом вяловато рассаживались в актовом зале. Без желания снова слушать доклады.

Чеснов, зараженный словами Зюзькова о женщинах, поглядывал по сторонам, невольно искал ту, с шишечкой на затылке. Да, привлекательная. И ведь действительно нужно с кем-то сойтись, чтобы эти три дня не были совсем уж пресными. Тем более номер отдельный, условия есть.

Иногда случалось, устроители подобных мероприятий сразу прикрепляли к участникам этаких опекунш – из лаборанток или старшекурсниц. И это было очень удобно и приятно – без всяких поисков и прелюдий появлялась рядом женщина. И поговорить с ней, и выпить, и по городу погулять, и остальное…

Несмотря на боязнь смутиться и опозориться – показную, конечно, боязнь, – Зюзьков прочитал свой доклад о самобытности крестьянского уклада России накануне отмены крепостного права прекрасно. (Хотя идиллии в докладе было чересчур.) Да и остальные читали на высоком уровне – с выражением, проникновенно, не выбиваясь из регламента.

Один только, явно нетрезвый, бородатый писатель-почвенник, начал буровить, что крестьянство в России погибло, перебили его, уничтожили, и говорить не о чем. Зал отвечал ему холодной тишиной, и, уловив это, писатель все же закончил речь более-менее пристойно: «Но возрождается, возрождается наш кормилец, словно феникс восстает он из пепла. И значит – жив-ва Русь, и будет жить! Спасибо вам, братья и сестры!» Даже аплодисменты сорвал.

В восемнадцать ноль-ноль первый день конференции объявили оконченным, и участники медленно направились в ресторан. «М-м, в «Барский двор» идем, если не ошибаюсь», – сказал Степанов. Зюзьков иронично дернул плечами: «А куда ж еще? У них это одно приличное место». – «Да, кормят там вкусно. И главное, – поддержал разговор Чеснов, – на воздухе. Люблю выпить на воздухе». Ремников хохотнул: «А кто не любит!»

Их компания замыкала вереницу, и Чеснов то и дело выхватывал взглядом из идущей впереди группы людей в разнообразной одежде голубые джинсы, бежевый свитерок, бордовый, с вышивкой чехольчик на шишечке волос. «Зад тяжеловатый, – отмечал с сожалением. – Вот в юбке бы хорошо смотрелась. Или в платье пышном. С кружевами. И разве не понимает, что безвкусно это, особенно вкупе с такой прической?»

«Барский двор» находился почти в центре, у пересечения двух широких улиц, но стоило войти за ограду, возникало ощущение, что ты где-то в сельской местности, на берегу маленькой речки. Журчала перебегающая из одного мраморного бассейна-прудика в другой вода, шелестели листья берез и еще каких-то, неизвестных Чеснову, деревьев… Все постройки, вплоть до туалета, были в «Барском дворе» бревенчатые.

Разместились на веранде за поставленными буквой «П» столами. Чеснову, Зюзькову, Степанову и Ремникову выбирать, куда сесть, не пришлось – сели на свободные места с краю.

Банкеты нравились Чеснову куда больше московских фуршетов, где нужно было скорей хватать тарелку, толкаясь, накладывать на нее что попало, успеть к столу с напитками, а потом ходить меж кучек неловко едящих людей, выискивая, к кому бы пристроиться. А банкеты напоминали Чеснову большие праздники его детства – тогда в избе у бабушки и дедушки составляли в ряд все имеющиеся столы, собиралась родня и соседи, человек двадцать – тридцать (каждый обязательно что-нибудь приносил с собой), и сидели подолгу, распотевая, размякая, ели и пили, потом пели песни, даже плясали на свободных пятачках. И на банкетах тоже иногда начинали петь и плясать.

Чеснов огляделся, заметил – женщина с шишечкой недалеко: на противоположной стороне стола, на пять человек левее его. «Неплохо, – порадовался, – лицо приятное, есть на что смотреть». Снял с тарелки салфетку, положил на колени. Ослабил галстук.

«Что ж, господа, – предложил Степанов, но негромко, – приступим. Н-ням, и грибочки мои любимые имеются, сёмужка…» Да, стол был приличный.

Поедание деликатесов перемежалось тостами в честь организаторов конференции, русского крестьянства, «во многом благодаря которому нам есть, что в рот положить».

Усмехаясь про себя подобным фразам, Чеснов чокался с удовольствием и пытался дотянуться до рюмки выбранной женщины. Первые несколько попыток были неудачны, а потом она заметила его усилия, улыбнулась, привстала, их рюмки звенькнули друг о друга. Встретились взглядами, и Чеснов понял, что они вполне могут быть вместе этой ночью. Главным стало – разговорить ее.

«Простите, – спросил, когда чокались в следующий раз, – зачем у вас кружок лимона в рюмке?» – «О, это мое секретное оружие». – «Да? Раскройте секрет». Но расстояние между ними было все-таки немалое, поэтому женщина лишь пообещала: «Позже». И повернулась в сторону произносившего тост завкафедрой естественных наук.

«Н-ну-с, – удовлетворенно выдохнул Чеснов, – не все так печально». Выпил, не дождавшись остальных.

…Когда, казалось, опьянение стало осиливать, был объявлен танцевальный перерыв. Из висевших под крышей колонок грянула музыка. Люди с готовностью поднимались, начинали танцевать, разминая затекшие тела, сжигая хмель взмахами рук, подбрасыванием ног… В динамиках задорно пел женский голос:

Бежит ручей, течет ручей,

И я ничья, и ты ниче-ей!..

Чеснов поморщился – надоели до тошноты песни этого «Золотого кольца», почему-то очень любимого в провинции. Закурил, прислонился к столбу веранды. «Так, надо бы приступать».

Среди танцующих блистал Ремников – высокий, сухощавый, он выделывал нечто почти акробатическое; галстук вился, как флажок во время урагана… Когда Чеснов впервые увидел ремниковский танец, ему стало смешно и страшновато, и он какое-то время сторонился коллеги, но потом понял, зачем тот так выкаблучивается, – женщины заинтересовывались им, выделяли из остальных. И почти всегда Ремников возвращался с таких банкетов в гостиницу под руку с дамой.