Читать книгу "Петербургский ковчег - Сергей Михайлович Зайцев"

— Как это понимать?

— Я по поручению графа... — надменно улыбнулся молодой человек. — Не будем называть имен; вы знаете — какого...

Карнизов сделал убедительно хмурое лицо, закрыл папку на столе и спрятал ее в стол.— Допустим...

Молодой человек внимательно следил за Карнизовым глазами.

— Это не те ли бумаги вы прячете?

— Какие бумаги?

— Касательно Милодоры Шмидт...

— Не те... — наглость гостя настолько ошеломила поручика, что тот, пребывая еще в некоторой растерянности, не сразу нашелся, как дать «курьеру» отпор.

— А где те?

Карнизов зло улыбнулся; он тоже был хищник.

— Вы так легкомысленно рискуете головой, дражайший... Стоит мне кликнуть часового...

— Я так не думаю. А вот вы рискуете основательно. За вас не дам и ломаного гроша, если вы заупрямитесь и не пойдете нам навстречу.

— Навстречу в чем?

— Вы должны уничтожить все бумаги, заведенные на Милодору Шмидт. Прямо сейчас — при мне. Кроме того, ее имя, как и имя графа, не должно упоминаться ни в одном документе, исходящем из-под вашего пера в дальнейшем...

— Вот как!... — Карнизов улыбнулся.

Он не решил еще, каким образом поступит: посмеется ли в глаза этому наглецу и отпустит на все четыре стороны или выбросит его в коридор и сдаст под стражу, а потом доложит о подробностях военному губернатору.

— Мне думается, вы не понимаете, что происходит, — оценил улыбку поручика курьер. — Я говорю сейчас скорее в ваших интересах, чем в интересах названных людей: ибо, если вы теперь не уничтожите бумаги, могут уничтожить — раздавить — вас...

— И кто же?

— На вас смотрят сейчас весьма влиятельные люди, и от того, как вы себя поведете, напрямую зависит, как поведут себя они...

— Не сомневаюсь, — улыбочка стала язвительной.

Молодой человек продолжал:

— Военный губернатор, которому вы непосредственно подчиняетесь, — это только один из рычагов, на которые они надавят... Люди, коих я имею в виду, практически всесильны... За ними — полсвета... Министры, короли иностранных держав, цвет российского дворянства...

Улыбочка медленно сползла с лица Карнизова.

— У вас болезненная фантазия.

— Вовсе нет. Я хочу просто напомнить вам о возможностях братства.

— Вы блефуете, как карточный игрок...

— Ничуть.

— Если те люди всесильны, зачем же вы здесь? Молодой человек кивнул, как бы отметив этим разумность вопроса.

— Не в их интересах и тем более не в ваших — лишний шум вокруг этого дела. Вам же известно, что чем мудрее человек, тем более он предпочитает оставаться в тени.

— Похоже, вы меня уговариваете? — иронически поджал губы поручик. — Не кажется ли вам, что... слишком много слов?

Брови молодого человека сошлись на переносице:

— Мне понимать это как отказ?

— Ничем не могу помочь, — Карнизов развел руками.

— Что ж!... — курьер поднялся со стула. — Вы сами выбрали свою судьбу, свою карьеру... А точнее — отсутствие оной...

И молодой человек направился к двери.

— Погодите, — голос поручика стал мягче. Карнизова, кажется, зацепили слова о карьере...

Курьер обернулся.

Неуверенность была в лице Карнизова.

— Вы слишком спешите, решая столь важные дела. Между тем они требуют неторопливости, — поручик с трудом подыскивал слова. — Я сделаю... то, что вы... просите... Но мне хотелось бы получить письменный приказ... Делопроизводство, знаете... Бумаги подшиваются... А устное распоряжение — как ветерок с реки: вот он был, а вот его уж нету...

Молодой человек опять кивнул.

— Письменный приказ о разжаловании поручика Карнизова в солдаты может быть подготовлен в течение нескольких часов... — это был довольно бойкий молодой человек.

— Опять слова, — в лице поручика проявилась бледность; оно и понятно: кому понравится перспектива быть разжалованным и нести изнурительную караульную службу на куртинах и бастионах...

— Что ж из того! Из слов составляются важные документы. Кому это знать, как не вам!... — курьер все еще оставался возле двери. — Вот мы сейчас попусту тратим время, а где-то там, в городе, в блестящих апартаментах графа, опытный крючкотвор, — смею заметить, много опытнее вас, милейший, — стоя за конторкой, подгоняет одно к другому очень точные слова... Возможно, пишет он о том, что вы, поручик, тоже проживали в доме Ми-лодоры Шмидт и состояли членом тайного общества... А также пишет о том, что, когда запахло жареным, вы решили всех утопить, пока не утонули сами. И надо сказать: кое в чем преуспели... Вы утопили образцового офицера Остеродс — добропорядочного сына отечества, насколько я знаю по отзывам, и тот может Бога благодарить, если отделается Кавказом; а с госпожой Шмидт, вдовой уважаемого заслуженного человека, вообще переусердствовали...

Карнизов побледнел еще сильнее; он не думал прежде в этом направлении.

— Вы не смеете так извращать...

— Почему нет? Очень даже смею...— Но это ложь.

— Согласен. Мы с вами знаем, что это ложь... что это плевелы... Но тот, кто будет об этом читать, — военный губернатор, к примеру, — откуда ему знать, что ложь... Все выглядит так естественно... А даже если и не состояли членом общества, то под вашим крылом, так сказать... зрел опасный заговор; вы же были недостаточно бдительны...

— Ложь...

Голос курьера стал жесток:

— Ложь все то, что вы тщились вменить в вину госпоже Шмидт. А между тем всей-то вины у нее — что она автор недостаточно удачных литературных опытов... что она оказалась недостаточно разборчивой в знакомствах и допустила близко к себе таких неумных людей, таких авантюристов, как фон Остероде...

Карнизов, пряча глаза, покачал головой:

— Не понимаю, какое значение это имеет сейчас — когда она... умерла?

— Честное имя, милейший. Честное имя... Быть может, для вас это ничего не значит... А ведь без честного имени не поставить даже памятник на кладбище-Поручик вздохнул:

— Ваша взяла, — он достал из стола папку. — Вот все бумаги... Милодора Шмидт не написала здесь ни слова... не показала ни на кого... Не знаю, право, что даст графу уничтожение этих бумаг, —поручик подвинул папку к курьеру. — Рвите при мне. Если нужно, — вон печь...

Внешнее спокойствие стоило Карнизову немалых сил. Все построения его, какие он возводил последние месяц-полтора, его мысли и обоснования, какие он с тщательной продуманностью и скрупулезностью излагал на бумаге вечерами и бессонными ночами (служебное рвение его, достойное всяческих похвал, давно было замечено начальством), беспощадно уничтожались в его же присутствии...