Читать книгу "Цветочный крест - Елена Колядина"

Она сразу поняла, что сие и есть чертов тракт, о коем слышала с детства. И стала размышлять, ступать ли на сей опасный в духовном смысле путь. Опустила главу вниз, дабы глянуть на ноги, и с удивлением обнаружила, что обута она не в навозные сапоги с натолканным внутрь сеном, а в чуни из лосиной шкуры. И сразу поняла, что нечистая сила нарочно облачила ей ноженьки в мягкие удобные чуни, дабы свернула она с верного праведного пути. Вторая мысль, коя ожгла ее, была о том, что за плечом не висела люлька! Господи, Агеюшка ея, что сонмился сладким сном в люльке, оказался в руках нечистой силы! Феодосья стремительно развернулась и скорым шагом, переходя порой на легкий бег, помчалась назад, к подземному обиталищу. Дорогой успела она подумать, как приняла землянку за ад. И порадовалась, что сие была ошибка, а, значит, есть еще у нее надежда оказаться в небесном царствии. Уже почти смерклось. Тени были лиловыми, а ели под шапками снега черными. И когда Феодосья подумала, что спуталась тропкой, вынырнула поляна с несколькими струями дыма и уходящими в несколько мест под могучие деревья снежными рукотворными ложбинами, навроде совков для муки. Феодосья прикинула, из которой ложбины выскочила она и через несколько шагов, действительно, оказалась перед дверцей в пол ее роста. Она решительно толкнула дверь, и спустилась по ступеням, сделанным из двух пеньков, готовая биться за люльку с нечистью. Но в землянке никого не было, только дотлевал очаг. Феодосья стала шарить по стенам и полу и с ликованием обнаружила люльку в простенке между лежанкой, на которой она очнулась, и наружной стеной обиталища. Взвалив колыбельку на плечо, Феодосья мигом вылетела на волю и помчалась в лес. Невысокий кряжистый чудь, вышедший по нужде из другой подземной избушки, с интересом поглядел ей вослед.

Все мысли торопливо шагавшей Феодосьи были о том, куда схорониться, чтобы не догнала нечисть? По ходу размышлений дивилась она тому, что нечистая сила не столь уж злоблива и жестока, как баяли тотьмичи. А об том, чтоб лешие подносили клюквенный или малиновый морс, Феодосия вовсе не слышала. Впрочем, возможно, это был обманный шаг с их стороны с целью завлечь Феодосью остаться в их логове, а уж потом растерзати ея.

— Лукав и хитер, да не лукавее истинно верующего, спасающегося святым крестом и молитвой, — довольно победоносным тоном промолвила вслух Феодосья. И обнаружила, что оказалась возле могучего дерева с большим дуплом чуть выше Феодосьиного лица, и сей временный кров освещен лишь голубым светом луны.

Феодосьюшка наломала и протолкала в дупло пушистых еловых веток, подтащила под ствол несколько коряг, водрузила на них хворост, коим в изобилии, видимо, после ветра был усыпан снег и, взгромоздясь по сей импровизированной лестнице, залезла на сук, с коего и спустилась в древесное чрево, предварительно опустив туда люльку. Угнездившись в своем виталище, Феодосья оказалась по колени в еловых ветках, а спиной привалилась к люльке, зацепившейся поперек пустого ствола. Обжив, таким образом, свою необыкновенную и несомненно богоугодную обитель, юная жена проникновенно помолилась и наконец-то со спокойствием взглянула в оконце дупла.

Господи, что за великолепная божественная бездна открылась ея глазам! Тишина, казалось, охватила весь мир. Невозможно было и представить, что где-то есть города, тесно заполненные избами, дворами, банями, хоромами, острогами и питейными домами, заполняющими все пространство вокруг них и накрывающие сам город ватным одеялом смрада, дымов и воней. Что пьют там, едят, пляшут, бают, поют и скокотают, не ведая, как чист и хрустален морозный купол над ними. Как божественно мерцают звезды, и дрожит воздух от дыхания Феодосии, измученной, но счастливой от представшей картины мирозданья. Как чиста и пряма перед ней дорога в новую необыкновенную жизнь. Какие чудные события предстоят впереди — божественная любовь к Нему, необыкновенные подвиги, великие свершения…

Феодосье, как и каждому человеку, после тяжелых испытаний и мучительных размышлений внезапно оказавшемуся один на один перед раскрывшимся вдруг миром во всем его космическом величии, казалось, что сие случилось только с ней одной и впервые за все существование подлунной жизни, и никто больше не видел то, что зрила сей час она. Если бы мог видеть ее в сей миг неколебимый в своих упорствах отец Логгин! Агамантовые голубые глаза стали казаться еще больше на осунувшемся лице. И те же речные земчузинки сияли в них, только не розово-голубые, а чуть желтоватые. И пусть разразит меня на этом месте, если в сей мог отец Логгин не устыдился бы того, что его тщением прошла Феодосья в свои шестнадцать годин тернистый путь юродства, который оказывается не под силу иному крепкому мужу. Но, увы, отец Логгин в сей божественный светлый момент изучал греческий фолиант, перемежая сие занятие с поеданием тушеной капусты. Почему — увы? Потому, что видение сего милого лица с заиневевшими от тихого дыхания бровями и ресницами, несомненно отвратило бы его от всех последующих, не менее горьких событий, на которые отца Логгина не иначе, сам дьявол толкнул! Впрочем, все это еще только предстоит впереди. А пока Феодосья отламывала из мешочка, подвешенного на поясе, кусочки сухаря и жевала их, размышляя о чуди подземной.

Феодосья была женой зело смышленой. Она умела делать выводы из разрозненных фактов. Обобщать, казалось бы, несвязанные события. И на основе увиденного и услышанного — измысливать совершенно новые знания.

На сей раз, обдумав события последнего дня, она твердо (и совершенно верно!) уверилась, что чуди — не лешие и не водяные, а — люди. Тотьмичи бы над ней, конечно, посмеялись и перекрестясь, задвинули покрепче засовы на дверях, но, в данном случае, права было именно Феодосья. Сие были человеки, а не нечистая сила. Но были оне идолопоклонниками, суть — язычниками. «А что? Вполне могли сохраниться с незапамятных времен в лесу язычники. Есть же оне — рассказывал один проезжий архангельский купец — на Сивере. Живут там — рядом с православными самоедские племена, кои молятся каменному моржу и деревянному медведю. Вот и чуди исправно скрывались в Лешаковском лесу, ибо никто сюда не хаживает. Далее Феодосья сделала логический вывод, что незря она, Феодосья именно, оказалась в логове диких неверцев, а послана она сюда Божьей волею, дабы обратить несчастных в истинную веру: отучить жертвовать хозяевам лесным шкуры и сердца зверей, а научить носить крест и читать молитву триединому Богу — отцу, сыну и святому духу.

Итак, из юродивой велением божьим Феодосья стала миссионеркой, как мог выразиться в ученой беседе с отцом Нифонтом книжный отец Логгин. Ей предстояло златоустно нести слово истинной веры в подземные пещеры.

Долго еще с решимостью и надеждой размышляла Феодосья, стоя в своей деревянной келье. И исходил от нея такой светлый аер, что ни один зверь лесной, ни волк, ни филин, не посмел тронуть ее. А потом сморил жену сон, да так неожиданно крепко, что сухарь свой она дожевала прямо во сне. Грезился ей Симеон Столпник, что стоял на высоком столбе, у подножий которого росла пальма, похожая на перевернутую елку. «Тоже стоишь?» — вопросил Симеон Феодосью. — «Стою». — «И сколь давно?» — «С ночи. А вы?» — «Сорок лет» — «Олей! О! Нет, я только с ночи». Потом привиделся Феодосье Агеюшка и потому просыпаться ей не хотелось. Но потянуло дымом. И Феодосья проснулась.