Читать книгу ""Батарея, огонь!". На самоходках против "тигров" - Василий Крысов"

— «Орел-один»! «Орел-два»! Я «Орел», как слышно? Прием! — запросил Ревуцкого и Бакурова.

— «Орел»! Я «Орел-один». Слышу хорошо. Прием.

— «Орел»! Я «Орел-два». Слышу хорошо. Прием.

— «Орел-один», «Орел-два»! По выходе из реки проскочить через бугор и остановиться в лощине для приведения машин в боеготовность!

Немцы к этому времени окончательно пришли в себя и открыли сильный артиллерийский и пулеметный огонь. Но самоходки, одна за другой, уже выбрасывались на берег, проскакивали в лощину и разворачивались в боевой порядок. За ними, прикрываясь корпусами боевых машин, спешили автоматчики. Ко мне подошел радостный Пермяков, ротный автоматчиков:

— Это ведь небывалая история, чтобы форсировать такую реку, не потеряв ни одного солдата и даже не замочив ноги!

— Точно, Витя! Осталась «малость» — взять Забужье! — Вой пролетающих над головами снарядов подтвердил, что бой предстоит тяжелый.

Минут десять потребовалось на слив воды, разгерметизацию жалюзи, щелей — и мы уже были в полной боевой готовности! Надо отдать должное нашим разведчикам! Успех форсирования обеспечили их умелые действия! Под носом врага, в ночной водяной пучине, с примитивным снаряжением — резиновыми трубками во рту и камнями, привязанными к ногам, они сумели найти и лучшие участки переправ, и эту маленькую лощину, которая не простреливалась из дотов.

Автоматчики быстро заняли позиции на западных скатах лощины, здесь же начали концентрироваться и подразделения из полков дивизии. Когда я прибыл на позиции взвода автоматчиков Журова, там уже находились комбат 1-й батареи Дворников и комбат 4-й батареи Истомин. Отсюда мы имели возможность близко рассмотреть доты. Их пушки и множество пулеметов изрыгали непрерывный смертоносный огонь — и нам предстояло в лоб наступать на эти доты! Невозможно было ни обойти их, ни подавить, но и атаковать — равносильно самоубийству! Связались по радио с подполковником Пригожиным, и Дворников от всех нас попросил обстрелять доты дымовыми снарядами, чтобы ослепить гарнизоны укреплений.

Через минуты пространство перед дотами окуталось густым задымлением — и самоходки двинулись в атаку! За нами — пехота и автоматчики! Вражеские доты продолжали вести массированный огонь из орудий и пулеметов, но теперь вслепую. Прорвались мы через линию дотов, не потеряв ни одной машины! И уже через минуты — без единого выстрела! — наскочили на первую траншею обороны противника. Перед самым наступлением мы видели, как подходили к этому рубежу машины, останавливались у самых траншей и с них спрыгивали солдаты, как видно, срочно переброшенные с другого участка фронта. И теперь, нагрянув на противника, наши самоходки утюжили эти окопы! Стрелки и автоматчики бросались врукопашную! Несмотря на внезапность, большинство вражеских солдат сопротивлялось упорно, фанатично — до конца! Лишь десятка два, побросав оружие, сдались в плен.

Если на первой траншее мы расправились с противником относительно легко, то, как только вышли из дымовой завесы и двинулись ко второй траншее, по самоходкам открыли огонь и артиллерия, и танки. Приходилось маневрировать, прятаться от прямых попаданий в садах, за домами, менять позиции после каждого выстрела. И все-таки очень медленно, но мы продвигались, расширяя захваченный плацдарм. С неимоверными трудностями, значительными потерями отвоевывали мы дом за домом, и один за другим они переходили в наши руки! По всему фронту первого эшелона дивизии то на одном, то на другом участке наступления слышалось родное раскатистое: «Урр-а-а! Урр-а-а!» Наша батарея ворвалась в сад, раздавила два орудия и несколько станковых пулеметов, которые не давали продвигаться пехоте и автоматчикам! Однако очень скоро вражеская артиллерия открыла такой огонь по этому саду, что пришлось оставить его и срочно переместиться в другое прикрытие. И тут я увидел, как в боевые порядки противника подошло до двадцати танков! Они сразу двинулись в нашем направлении, и с ними не меньше полка пехоты! Противник перешел в контрнаступление!

— Ревуцкому, Бакурову! По садам продвинуться к группе домов и закрепиться! — приказал по радио командирам своих взводов.

Танкисты противника рассчитывали, как всегда, на непробиваемость брони своих тяжелых танков и нагло, не торопясь, шли напролом.

— Батарея! По головному танку! Огонь! — вспомнив аналогичную ситуацию на Курской дуге, скомандовал своим самоходчикам.

От одновременного удара пяти бронебойных снарядов башня «тигра», взмахнув длинной пушкой, опрокинулась на корму и рухнула на землю! Из корпуса вырвался высокий язык пламени с шапкой сизого дыма!

— По второму танку справа! Огонь! — не медля, отдал новый приказ.

Загорелся и второй танк! Другие заерзали по полю, стараясь под прикрытием дыма уйти на более скрытные позиции. В их действиях теперь проявлялись нервозность и неуверенность! Левее загорелся еще один танк — сработала батарея Истомина! По обе стороны от нас грохотали пушки самоходок! Вместе с пехотой мы медленно продвигались вперед, вклиниваясь в глубину вражеской обороны. Не выдерживая напора, враг отступал — и плацдарм продолжал расширяться. Обостренным слухом уловил, что позади нас перестали вести огонь 152-мм гаубицы полка Громова, наступавшие во втором эшелоне, — значит, им удалось подавить вражеские доты! Пушки и пулеметы тоже замолчали. Невольно оглянувшись, я с радостью увидел, что к нам подходят тяжелые самоходки, и в душе похвалил тактическую прозорливость комдива Каладзе: смог рассчитать и ввести тяжелый полк в самый критический момент боя!

Громовцы своими мощными орудиями очень скоро подожгли два танка, но и немцы к этому времени спалили две самоходки — нашего и тяжелого полков. Однако, признав перевес сил за нами, немецкое командование отказалось от проведения контратаки, и танки противника начали отходить.

Воспользовавшись тактическим успехом, наши части заняли весь населенный пункт и всю оборонительную позицию немцев. Наша батарея оказалась на западной окраине Забужья, и мы сразу, на всякий случай, заняли удобные позиции для ведения боя.

Только сейчас выпало нам немного времени, чтобы умыться, утолить жажду, и колодец был рядом — манил обещанием обильной прохладной влаги. Но я все-таки приказал батарейцам пить и умываться из ключа, что бил из-под земли в распадке рядом. Странное было чувство... Вокруг остывающих самоходок благоухали созревшими фруктами сады! Сияли в зелени листьев яблоки — пунцовые, желтые, зеленые, розовые! Груши разных сортов с набравшими сока лимонными, янтарными боками маняще-тяжело свисали с веток! Радовали глаз кусты вишен, унизанные лилово-красными ягодами. И все это было чужое, не наше. И село было чужое, не похожее на наши деревни, а сейчас и безлюдное, все жители схоронились в убежища. Никто не запрещал, но бойцы не срывали фруктов, экипажи брали только то, что во время боя попадало на машины, а пехотинцы подбирали и лакомились падалицей — и офицеры их не ругали, понимали, что в основном они еще дети и многие фруктов в таком изобилии до фронта в глаза не видели. Да и все мы на какой-то момент словно выключились из войны — бои боями, а природа делает свое доброе дело даже тогда, когда люди убивают друг друга.