Читать книгу "Главный фигурант - Вячеслав Денисов"

А началось все давно.

Хлипкий умом, но жестокий сердцем журналист-неудачник Шустин в глубине своей души затаил мечту создать себе имя. Не одаренный ничем, кроме пороков, он стал искать способ озвучить свое имя на всю страну. Что любит обыватель? К чему обращены его взоры? Безусловно, к наиболее отвратительным проявлениям человеческих качеств ради их обличения и проклятия. И стать человеком, освещающим новые, неизведанные страсти, означало сделать свое имя известным.

Особых трудов прилагать Шустину для этого не нужно. Он сам – скопище пороков. Нужно лишь заставить общество обратить взоры к себе.

Замысел журналиста обоснован. Чем больше смертей будет являться миру, тем азартнее будут искать убийцу прокуратура и милиция. Рано или поздно случится то, что случилось с Чикатило. За его преступления был расстрелян некто, чье имя я знаю, но вряд ли знает даже капитан Сидельников. Но даже я не знаю имени журналиста, об этом сообщившего. А все потому, что журналист оказался не столь ушлым, как Шустин. На таких преступлениях нужно творить капитал! Этого не знал тот журналист, но это знает Шустин.

Убийца должен быть найден. И его найдут. Нашли же убийцу пятидесяти четырех человек и даже казнили. Потом оказалось, что это не он, но именно в этом замысел Шустина! Он убивает девочку за девочкой, испытывая терпение властей и их же подогревая своими репортажами. «КУДА УХОДИТ ДЕТСТВО» – это почти гениально. Репортер знает, чем раззадорить общество и прокуратуру, и каждую свою статью подписывает: «Редактор полосы Степан Шустин» – чтобы не забыли.

Он живет мыслью о будущем репортаже и настолько свыкся со своей ролью, что даже собственное объяснение следователю Генеральной прокуратуры подписал: «Редактор полосы». Но вовремя опомнился и зачеркнул, не сочтя это за серьезную ошибку.

Он настолько свыкся с ролью, что временами вновь перестает картавить, и теперь для меня это основной принцип разделения сказанного Шустиным на правду и ложь.

– Вы сами никогда не обращали на это внимания, Степан Максимович? Мне не нужно даже смотреть на вас, достаточно слушать, и это особенно удобно в полной темноте или в машине.

– Я буду настаивать пег’ед Генег’альным пг’окуг’ог’ом о напг’авлении вас на судебно-психиатг’ическую экспег’тизу, – решительно заявил Шустин. Шапка в его руках скоро должна была превратиться в мочало.

Кряжин рассмеялся и сунул в зубы сигарету из пачки Сидельникова.

– А еще вчера Шустин сказал бы следующее: «Я буду убеждать ваше начальство об установлении в мотивации вашего поведения психических отклонений». Чувствуете разницу?

– Все бы ничего, следователь, но есть деталь, могущая пег’евесить все ваши доводы, – Шустин поставил обе ноги на пол и наклонился вперед. – Я сам согласился быть вашим спутником. А ваши доводы о том, что это ваше желание – несостоятельны. Одна моя жалоба вашему начальнику, и вы вынуждены были бы меня освободить. Но я шел с вами и, не таю, хотел сделать сенсационный матег’иал. И я сделаю его и опубликую. Кроме ваших подозрений, у вас в отношении меня нет ничего. Вы слышите? Ни-че-го!

– Попасть ко мне – это часть вашего плана, Шустин. Вы решили приблизиться к следствию тогда, когда поняли, что дело передано другому следователю, и предъявлять Разбоеву обвинение он не собирается. Это разрушало фундамент уже почти построенного вами здания, и вы поняли, что теперь нависла угроза над задуманным вами. А лучший способ оставаться незамеченным в шапке-невидимке – это находиться на хорошо освещенном участке местности. В темноте теряется сам смысл эту шапку напяливать.

Я могу лишь догадываться о том, сколько раз вы оставляли портфель в людных местах, прежде чем бдительные милиционеры обратили на вас внимание. Как заинтересовать следователя Генпрокуратуры, чтобы он видел необходимость постоянного общения с журналистом? Положить в свой портфель то, что следователя сейчас больше всего интересует. Немудрено, что вас доставили в МУР, а там вы познакомились с капитаном Сидельниковым, который, в свою очередь, познакомил нас.

А что касается вашей жалобы, то вынужден вас огорчить. Вряд ли мое, как вы называете Генерального прокурора, начальство прислушалось бы к вашим доводам. Видите ли, оно, начальство, хорошо знает меня и совершенно не знает вас. И достаточно было бы одного моего рапорта, чтобы вы были моим спутником не в том качестве, так в ином.

Вас всегда выдавало рвение в доказывании вины Разбоева, что несвойственно журналистам, стремящимся познать истину и донести ее до слушателя. Какой смысл лгать народу, пытаясь возвыситься, если потом выяснится, что этому журналисту нельзя верить ни на йоту? Но вы упорно склоняли и меня все эти дни к признанию вины Разбоева.

Вы правы. Разбоев – убийца. Он убил свою бывшую жену, а перед этим изнасиловал ее. При этом он вел себя как кровожадное животное, и если он выживет, то предстанет перед законом. Но он никогда не видел тех шестерых, из-за которых десять месяцев находился в следственном изоляторе. Я недавно доказал вам, что любой человек в силах взять на себя вину, зная, что он уже никогда не увидит свободы. Таких способов подчинения чужой воле я знаю много, знает их и Вагайцев, который подчинял себе Разбоева только по одной причине – он был уверен, что тот убивал шесть раз. Вагайцев оказался прав формально. По существу он допустил чудовищную ошибку. И не столько в том, что усадил бы Разбоева на всю жизнь. Упрекать следователя Вагайцева можно лишь в том, что, остановив Разбоева, он освободил бы от кары вас, и неизвестно, сколько бы вам еще понадобилось смертей, чтобы доказать миру величие своей неполноценности.

Но вы не маньяк, Шустин. Вы завершенный в своем развитии подонок.

– И это все ваши доказательства? – наблюдая, как советник укладывает в папку бумаги, просипел журналист.

– Нет, есть еще одно. В своем стремлении доказать вину Разбоева если не в малом, то хотя бы в очень малом, вы совершили третью ошибку. Вы подкинули мне окурок, который я якобы потерял. На самом деле он все эти дни лежал в моем сейфе.

Шустин дернул бровью, и снова на скулах его появились пятна.

– Я уверил вас в невозможности предоставить в суд заключение экспертизы без окурка «Винстон», что в этом случае давало основательные шансы Разбоеву устранить из дела одно из вещественных доказательств. То есть – последнее. Сперма не в счет, я доказал бы, что она принадлежит не Разбоеву. И я предоставил вам возможность вернуть вещественное доказательство в дело. Какая разница, что это за окурок, если проблема лишь в том, что он должен присутствовать?

Вы именно так поняли из моих объяснений ситуацию. К этому моменту я научил вас, как отличить печать одного следователя от печати другого и как правильно опечатывать вещдоки. Согласитесь, много ума для того не нужно.

А потом я повел вас в кабинет Вагайцева, где оставил, чтобы вы имели возможность похитить из его стола проштампованную им полоску бумаги. А когда мы вернулись, я оставил вас в своем кабинете, уведя с собою Сидельникова, чтобы вы успели свой собственный окурок опечатать и положить на то место, где я мог его не заметить при обыске собственного кабинета.