Читать книгу "Орден для поводыря - Андрей Дай"

В общем, Наум Тюфин вроде как согласился. Хитрый жук этот тюменский богатей! Знает ведь, что сын его, Николай Наумович, мне услугу весной оказал – парусные барки для экспедиции дал, так что за мной как бы долг. Попросят поддержать – отказать будет трудно. Да и смысла нет. Порт городу нужен.

Обсудили торговлю зерном. Этой осенью транспортники и перекупщики неплохо заработали. Цены-то на хлеб поднялись…

Уже недели две, как в городе, в доме Асташева, ждет меня Михаил Константинович Сидоров – красноярский купец и золотопромышленник. Гинтар говорил, они присылали несколько раз спросить, когда их превосходительство прибывает. Еще говорил – чудной этот Сидоров какой-то. Его артельщики золото за сезон пудами намывают, а он сотни тысяч на всякую ерунду спускает. Другой бы жил, детей растил да жизни радовался. А он – то пароходы из Англии в Обскую губу провести пытается, то из глухой тайги графит на Урал везет. Нефть еще на Печоре пытался из земли выковырять… Все-то у него не как у людей. А с тех пор как Асташев ему о новом губернаторе Томска рассказал, за бумаги засел. Прожекты расцвета Сибири путем развития промышленности и поддержки переселенцев составляет. Блаженный…

Приходил жандармский командир. Выглядел довольным, словно объевшийся краденой сметаной кот. Просил немедля известить, как Герман Густавович в Томск изволит… Намекал, что новости имеет сообщить, весьма и весьма радостные для меня.

Но самым нетерпеливым из ожидающих возвращения блудного губернатора, прямо-таки чемпионом, оказался мой формальный заместитель, председатель губернского правления Павел Иванович Фризель. За последний месяц прибалт дня не смог припомнить, когда бы не являлись посыльные от статского советника. И все с одним и тем же вопросом: когда ждать?

Едрешкин корень! Всеподданнейший отчет! Совершенно из головы вылетело! А Павлуша ведь переживает. Его немецкую душу коробит сама мысль об опоздании отправки документов в министерство. Подозреваю, он меня даже понять не сможет, если честно признаться, что элементарно забыл написать эти статьи – свою, губернаторскую, часть ежегодного губернского отчета. Что бы этакого соврать, чтобы он меня за инопланетянина не принял? Надуть щеки и заявить, что еду в Санкт-Петербург, дабы передать труды председателя лично в руки его императорского величества? Дескать, получил высочайший рескрипт – предстать с отчетностью… Поверит? А и не поверит, так что? Жаловаться царю побежит или донос жандармам накорябает?

Да что это я. Не побежит и не донесет. Хуже – обидится и обиду эту в душе затаит. Прямо перечить не станет, слишком умен для открытой вражды. А вот по мелочам гадить, слова всякие нехорошие в нужные ушки нашептать, слушок какой-нибудь гаденький кумушкам на поживу – это он легко сумеет. И что тогда останется? Шлепнуть в темном переулке или под статью подстроить и в угольные копи на каторгу…

Нет, Герочка! Это я шучу так… по-черному. И морду бить мы Фризелю пока не пойдем. Просто не за что. Так-то, по совести, это бы тебе, мой партизанствующий внутричерепной дух, пару раз бы долбануть! Как «за что»? А почему не напомнил? Сейчас были бы готовы потребные для отчета статьи, так поблагодарили бы Павлушу и пообещали, в столице будучи, лично господину Валуеву передать. А так придется из-за тебя врать и изворачиваться… Вот и молчи, раз слов нет… В другой раз будешь лучше готовиться…

Гинтар о банке заикнулся, спросил, верно ли, что есть у меня намерение с Асташевым и этим чудаком-золотопромышленником Сидоровым банк учредить. Я даже не поинтересовался, откуда старый бывший слуга узнал. И так все понятно – Асташев раззвонил. Деньги должны работать! А чтобы они могли начать трудиться, нужно, чтобы были люди, готовые принять их в оборот. Реклама нужна. Вот Иван Дмитриевич и старается.

Кто управляться с целой кучей денег станет, тоже управляющего Фондом волновало. Обрадовал верного слугу, сказал, что рассчитывал на его финансовый талант. Об идее страхового общества поведал и о том, что племянника он как нельзя вовремя привез – будет и ему у меня работа. И сразу предложил перенести сложные разговоры на завтра. Не хотелось серьезно что-то решать в этакий-то редкостный вечер. Когда-то же и отдыхать от трудов да забот надо.

Что еще нужно усталому барину? Хороший стол, компания добрых друзей – почти родственников. Еще бы граммов полста коньяку, и было бы вообще замечательно! Оказалось, нет ничего проще. В буфете – это Гинтар так высоченный резной шкаф со стеклянными дверцами обозвал – и спиртные напитки присутствуют, и сигары. Просто прислуга уже оповещена, что губернатор не употребляет, потому и на стол сервировать не стали.

Я отправил молодого разбираться с «закромами». Тот вскоре вернулся с тяжеленным, квадратным, резного печатанья, стеклянным штофом, в котором тяжело бултыхалась коричневая маслянистая жидкость. Естественно, ни о каких этикетках и речи идти не могло. Сколько лет выдержки? А что, бывает меньше пяти? Хранцузы, говорят, меньше чем десятилетнего хранения в бочках и за напиток не почитают. А арманьяк ихний и того больше – до полувека выстаивается…

О, запах! О, вкус! О, теплая волна в пищеводе! Это не тот напиток, что хлещут одну рюмку за другой, пока хмель с ног не сбросит. Это нужно смаковать. Дегустировать. Греть бокал в ладонях и ловить переливы привкусов в сочетании с полупрозрачной долькой лимона… Или горьковатой терпкостью шоколада… Гурман? Сибарит? И что? Не имею права? Мало я тружусь? Не могу хоть иногда вот так вот побаловать себя любимого?

Хорошо посидели. И спалось на новом месте просто превосходно. Окна спальни выходили на юг, во внутренний дворик. Так что утренняя уличная суета меня совершенно не беспокоила. Но проснулся все равно рано. Привык уже. Солнце только-только приподняло краешек над достраивающимся доходным домом, а я уже на ногах – умываюсь и выхожу к завтраку.

Снова пост, теперь – Рождественский. Прямо уже традиция какая-то образовалась – являться в города не вовремя. Работы полно, а завтра, в субботу, Введенские праздники. Естественно, кто празднику рад, тот за три дня пьян. Вот как тут успеть хоть что-то сделать до рывка в Петербург?

Пост, а у меня на столе кофе и сдоба, сливки в маленьком кувшинчике и желтое масло на блюдце. Мне можно, я православных обычаев имею право не придерживаться. Отец Энгельгарт, барнаульский пастор, разъяснил. Вполне покладистым попом оказался или как там протестантских церковнослужителей положено называть. Я, как только понял из Герочкиных объяснений, что степень погружения в религию каждый лютеранин волен выбирать сам, так идеальную отговорку изобрел – не ощущаю, мол, внутренней потребности.

Пастор мне: «Не хотите ли исповедоваться, сын мой»? Я ему – отмазку свою. Почему в храм Божий не заглядываю – я снова то же самое. Он посмотрел печально и вроде бы даже осуждающе, но от пожертвования не отказался. И заторопился откланяться. Спешил отчет жандармам писать.

А как вы хотели? Ксендзы в царстве Польском открыто народ к бунту призывали. За что и получили соответствующее к себе отношение со стороны русских. Казнить попов даже у Муравьева Вешателя рука не поднялась, а вот население пустынной Сибири на пару сотен образованных людей увеличить – легко. Вот и пошли по этапу, сменили рясы на серые арестантские шинели. Думали, здесь поляков много, значит, и церкви польские, лютеранские или римские католические есть, пристроятся.