Читать книгу "Засланный казачок - Сергей Соболев"

Гуревич, как он сам потом рассказывал, спросил у этой деревенской бабы: «Обрезан ли мальчик?»

Она сказала: «Да, мальчик настоящий «жидас», не сомневайтесь, — и еще раз спросила: — Так вы будете его брать к себе?»

Гуревич посмотрел на мальчика, в котором уже угадывались семитские черты, которому на вид было годика два или два с половиной, который в свою очередь очень серьезно смотрел на него своими карими глазенками — снизу вверх, — и… как-то совершенно неожиданно для себя, сказал: «Да, я его беру».

«Тогда я оставляю вам этого мальчика. Я потом приду к вам еще раз и принесу покрывало и тетрадку…»

О чем именно шла речь и что это были за покрывало и тетрадка, Гуревич так и не узнал: эта женщина больше не появлялась, и следов ее не удалось обнаружить даже спустя годы.

Лев Гуревич не захотел отдавать столь неожиданно свалившуюся на его голову «находку» ни в детский дом, ни кому-либо из знакомых людей одной с ним крови. Он усыновил мальчика, дав ему все: свою фамилию, отчество, родительскую ласку, хорошее образование.

Но усыновил не сразу, а лишь спустя полтора года, когда после всех запросов и изысканий стало ясно, что никого, ни единой живой души, кроме самого этого мальчишки, из большой семьи Бернштейн не осталось, все погибли в том кромешном аду.

Оставались загадки, связанные с происхождением Аркадия, на которые не удавалось найти точных ответов. Так, например, было известно — рассказал один очевидец, переживший гетто и немного знавший Бернштейнов, — что малые дети были сразу у трое молодых женщин из этой семьи, причем у двух вроде бы родились мальчики… Именно по этой причине — выбирать-то приходилось бы сразу из трех возможных вариантов — Лев Гуревич и решил дать Аркадию свое отчество, потому что, кто именно были его настоящими мамой и папой, разобраться было невозможно.

И вот только сейчас Аркадий, благодаря попавшей к нему копии дневника его родной тетки, смог наконец узнать и обстоятельства своего спасения, и то, почему к Гуревичу его привела литовка, и то, как в действительности звали его родителей: маму звали Соней, папу — Авраамом.

Михаил, хотя и был занят координацией усилий по поиску и вызволению своей сестры, тоже успел прочесть эти записки и тоже был потрясен до глубины души.

Он пришел к отцу в кабинет, некоторое время стоял у него за спиной, положив ему руку на плечо, затем, подавив тяжелый вздох, уселся в кресло по другую сторону стола.

— Хотелось бы знать, — задумчиво сказал он, — успела ли Юля прочесть эти записки? До того, как ее похитили? Она ведь прилично знает идиш.

— Думаю, что нет, — Аркадий Львович подался чуть вперед, водрузил локти на стол и положил подбородок на сцепленные кисти рук. — Думаю, что нет, во всяком случае, не полностью, не до конца. Иначе Юля мне непременно бы позвонила.

— Да, ты, наверное, прав, папа, — Михаил покачал головой. — Просто невероятная история… Интересно, как эта тетрадка не только сохранилась, но и попала в Калининградский облархив? — помолчав немного, он сам попытался объяснить эту загадку: — Я так думаю, что эта женщина, зашифрованная, как Д., не смогла по какой-то причине передать талес и тетрадку. Потом в Литве началась партизанская война, где все перемешалось: «лесные братья», «ястребки», зачистки со стороны внутренних войск… Судя по тому, что эта тетрадь попала в органы, ее изъяли при обыске. Дело, наверное, происходило где-то в приграничном районе… тогда Литве передали часть Восточной Пруссии вместе с Мемелем, нынче — Клайпедой. Плюс еще времена борьбы с «космополитами»… вот органы и проявили бдительность: дали кому-то прочесть, чтобы определить, нет ли там какой-нибудь антисоветчины или иной крамолы… Но это все версии, а как было на самом деле, сейчас уже трудно сказать.

Гуревич-старший пригладил рукой свою уже почти сплошь седую шевелюру, затем вновь застыл в прежней задумчивой позе.

— Миша, а ты обратил внимание на фамилию хозяина хутора? — спросил он спустя какое-то время. — Тебе эта фамилия не кажется знакомой?

— Конечно, обратил… а как же! — Михаил тут же встрепенулся. — Я как раз и хотел с тобой поговорить об этом.

— Удалось установить, на чем поднялся тот Йонайтис, который является главным контрагентом в ходе реализации нашего «прибалтийского» проекта?

— Семенова из Вильнюса дополнила наше уже имевшееся на него досье новыми сведениями, — сказал Михаил. — Она занимается сбором информации через дружественно настроенные к нам круги в самой литовской столице и делает это параллельно своему главному заданию…

— Так на чем он поднялся? И кто его близкая родня?

— Отца его зовут Миндаугас. Дяди у него нет вроде бы… но надо будет еще раз перепроверить. На чем поднялся? Но ты ведь должен его помнить?

— Тогда он мне казался обычным серым чиновником из системы республиканского Минздрава, — задумчиво сказал Гуревич-старший. — Не ожидал, что он так развернется…

— Но и от тебя, наверное, такой прыти никто не ожидал? То, что ты такую махину, как наш «Росфармаком», поднимешь. Гм… Ладно, это так, реплика по случаю. А теперь о деле. Скажу о том, что удалось пробить. Литовцы, когда вводили свои талоны, временный суррогат денег, который они сами называли «вагнорками», по имени своего тогдашнего премьера, — это было в начале девяностых — заныкали примерно четыре с половиной миллиарда «деревянных» рублей, которые в то время еще имели полное хождение на бывших советских территориях. Никто у них эти рубли назад не потребовал. Ну и пошел обычный шахер-махер… Сколотили команду из предприимчивых людей, практиков, у которых были связи с союзными министерствами и директорами крупных заводов, выдали каждому определенные суммы… Те отправились в Россию и другие республики и через свои контакты закупили на эти бесхозные рубли различное оборудование и сырье, подключив для додставки этих партий железную дорогу и даже транспортную авиацию. Тогда же такой бардак был, что уму непостижимо… Ну вот: Йонайтис-старший занимался закупкой резко подешевевших на короткое время лекарственных препаратов и различного медоборудования… И есть основания считать, что неплохо на этом наварил. Ну а дальше он запустил процесс приватизации аптечной сети и складов лекарственных препаратов, а также стал лоббировать свой интерес через литовский сейм и чиновников в правительстве…

— Ты же понимаешь, Миша, что я не об этом тебя спрашиваю.

Михаил, в раздумчивости потеребив пальцами подбородок, поднял глаза на отца.

— О том, что он поднялся на «еврейском золоте», на «еврейских зубах»… таких сведений ни у Саныча с Семеновой, ни у меня пока нет. Но я твою мысль понял. Как бы ни развивалась далее ситуация с Юлей, мы эту сделку с Литвой разорвем!..

Аркадий Львович медленно качнул головой из стороны в сторону.

— Не руби сплеча, Михаил… С этим Йонайтисом, возможно, мы и вправду не будем иметь дела… если выяснится, что он или, вернее сказать, его предки поднялись на отобранных у евреев ценностях. И уж тем более, если кто-то из его близких предков замарал свои руки еврейской кровью… Но рубить вот так, с ходу не нужно! Ты ведь внимательно читал дневник?.. Вспомни, что писала моя тетя и твоя, соответственно, внучатая бабушка… Хороших людей — больше. Да и есть ли в мире безгрешные люди, кроме единиц праведников? Вот эта Д., которая спасла мне жизнь… У нее ведь тоже были дети, как минимум — двое. У тех, возможно, тоже есть дети, а может, и внуки уже пошли. Так что — всех теперь ненавидеть и в чем-то подозревать? Но если я узнаю… если я узнаю, что кто-то там делает свой гешефт, откопав кубышку с награбленным… сделаю все, чтобы у них горела земля под ногами!