Читать книгу "Вратарь республики - Лев Кассиль"

— А ты не врешь, Аграфена?

Он хотел привстать, но дурнота схватила его за горло и опрокинула.

— Тошка!.. Ой, мамочка, Тошенька!.. Что это по тебе чернота пошла?

Он больше уже не мог держаться. Он валился. Но, теряя сознание, Антон больше всего боялся, как бы не подумали, что он нарочно…

— Груша, ей-богу! Ну поверь… Нечаянно это… Газ нашел… Насте скажешь. А то подумают еще… Вот ведь какая петрушка, понимаешь… — бормотал он, с трудом выдыхая слова.

Груша стала трясти его за плечи. Она расстегнула ему рубашку. Подбежала к водопроводу, налила в стакан воды. Набрала в рот и, сильно дунув, прыснула в лицо Антону. Но он не шевелился. Она кинулась к двери:

— Граждане, есть тут кто?..

Молчание пустой квартиры испугало ее. Секунду растерянно она стояла, прижав руку к щеке. Потом бросилась из комнаты и скатилась бегом вниз по лестнице, искать телефон.

Щенок встал на задние лапки, дотянулся до стола, принюхался. Пахло сладко и аппетитно. Щенок добрался до торта. Громко стуча обрубком хвоста о спинку стула, он принялся розовым язычком слизывать крем.

ГЛАВА ХLVIСВИДАНИЕ

Карасик провел ночь спокойно. Боль утихла вскоре после перевязки. Он был туго обмотан, забинтован. Марля стесняла дыхание, но от бинтов было покойно. Правда, боль утихла, но не прошла. Она была где-то недалеко, притаилась, и готова была снова броситься когтями на грудь.

Его прямо со стадиона отвезли в заводскую больницу.

Долго перед глазами его стояло лицо Антона, яростное, закрывшее все небо и обрушившееся болью и мраком.

Вечером Баграш добился свидания.

Команда терпеливо ждала у дверей больницы. Баграш сообщил Карасику о победе: три — два. «Тошку размочили».

— Ну, теперь, в общем, помирать можно спокойно, — пошутил Карасик. — Неужели Тошка три мяча съел? — поразился он.

Карасик хотел знать подробности. Баграш замялся:

— С Тошкой конфуз небольшой приключился… Лежи, лежи, так, ничего особенного.

Узнав все, Карасик задумался.

— Поделом Антону, конечно, но…

Карасик в душе был очень зол на Кандидова. И все-таки ему было жаль Антона. Не так было все задумано.

— Эх, это скверно, — сказал он.

— Конечно, не важнецки. Ну, ничего, как-нибудь. Ты дыши, дыши, Карась, набирай духу. Поправляйся. Молодец ты у нас, Евгений!

Он осторожно и неуклюже потрепал Карасика по голове и на цыпочках вышел.

Звонили из газеты, из комитета. Карасик почувствовал себя героем. Вот все его любят. «Пострадал физически, получил повреждение» — как хотите, а это звучит.

За окном, затихая, погромыхивала Москва. Дружелюбно подмигивали ее огни. Нет, он не сердит на Тошку. Игра… Он устроился поудобнее. Мешали бинты. Он подложил руку под щеку, как в детстве. По стене и по потолку прошли веером полосы света. Несмотря на бинты, Жене было очень легко и уютно. Он засмеялся, счастливый, и уснул.

Ему ничего не снилось.

Ночью кого-то занесли, кто-то заходил, что-то двигали. Он слышал это сквозь тьму и сон. Но просыпаться было лень.

Он проснулся, когда стало совсем светло. Утро было необыкновенно светлое, веселое, праздничное, как в детстве, в первый день каникул весной. Он лежал лицом к стене. По стене плыли розоватые и сиреневатые отсветы, Стена была словно фарфоровая.

Карасик услышал чье-то дыхание. Осторожно, чтобы не разбудить дремавшей боли, он повернулся. По улице, наверное, прошел стекольщик, и по потолку некоторое время шатался солнечный заяц с зелено-оранжевым краем…

У противоположной стены стояла кровать. Там спал новый больной. Его внесли ночью. Больной дышал глубоко и шумно. Длинные ноги его вылезали за прутья койки.

Голова больного скрывалась за больничным столиком, который стоял между постелями. Карасик стал тихо отодвигать тумбочку. Ему хотелось взглянуть на соседа.

Он увидел мятую подушку, загорелую шею, страшно знакомую. Забыв о боли, Карасик приподнялся на секунду и успел разглядеть седой клок на растрепавшейся голове соседа.

Но в ту же минуту Антон пошевелился. Простыня забушевала на нем, как море. Он повернулся, хрустнули кости.

Продрал глаза и уставился на Карасика. Спросонок Антон ничего не мог понять. Он пожевал губами, зажмурился. Потом снова открыл глаза и со снисходительным недоумением не вполне проснувшегося человека взглянул на Карасика. Он поднял брови, моргнул, рот его медленно открылся и закрылся. Карасик заметил бледность и желтизну его лица, темные, словно закоптелые круги под глазами. Антон медленно заливался краской. Он засопел. Они долго смотрели друг на друга молча.

Карасику вдруг стало весело.

— Антону Михайловичу, наше вам! — сказал он.

— Здравствуй, Женя… — пробормотал Антон.

Оба одновременно откинулись на подушки. Как дальше говорить, никто не знал. Минут пять они лежали неподвижно и безмолвно.

— Вот, опять встретились, — сказал Антон.

— Да… А ты как сюда?

— А, невезение. Можешь поверить, газ ушел…

Карасик подозрительно взглянул в лицо Кандидова. Антон опустил глаза.

— Женька, — наконец решился он, — не хватит нам в разрывушки играть, а?

— Это твой почин.

— Ну, сдаюсь, сдаюсь, ты выиграл. Достаточно с тебя?

— Эх ты, гад! — сказал Карасик укоризненно, долбя затылком в подушку. — Кого? Меня? Как жука, в коробочку взял.

— Женя, честное слово, ненароком… Можешь ты поверить?..

— Все у тебя ненароком: и газ и коробочка. Молчи уж, знай, змей ты коробчатый!

Это просто непроизвольно выскочило у Карасика. Он сам не мог понять, откуда пришло ему в голову такое сочетание: змей коробчатый. Само так сказалось.

Но от этого восклицания, напомнившего детство, смешное соперничество, оба разом повеселели и обрадовались.

— Женя! Эх, Женька, пойми ты!..

— Ладно уж, черт с тобой! — беззлобно сказал Карасик.

Они лежали друг к другу лицом, испытывая чувство счастливой неловкости, и весело хмурились.

— Женя, — сказал вдруг Антон и плотно прикрыл глаза, — можешь, пожалуйста, ржать надо мной, что я бабой стал. Но знаешь, какой ты для меня есть друг? Самый дорогой ты, родной мне человек изо всех на свете. Вот!.. — Он сердито повернулся лицом к Карасику. — Не веришь?.. Не надо.

— Тоша, — сказал Карасик, — Тошка, я же как дурак, тебя самого люблю, черта!..

Оба не могли больше вмещать в себе всю внезапно забушевавшую нежность.