Читать книгу "Академия Клейто - Екатерина Тимошина"

выпью твоей крови, тяга становится меньше, я могу хотя бы думать головой и абстрагироваться от желаний. Но когда нить начинает сокращаться, усиливая свое воздействие на меня, мне хочется, как ты изволишь выражаться, съесть тебя и не отпускать. И мне стоит огромных усилий, чтобы держать дистанцию и свои желания под контролем.

Я испуганно замерла. Сказанные им слова отзывались в сердце сладкой истомой, но вот то, что он сам не знал, что ко мне чувствует, было отчего-то больно.

— Мне жаль, что тебе приходится проходить через это. Ужасно, когда ты испытываешь то, что не должен был испытывать, когда не знаешь, что настоящее, а что нет. — тихо ответила я, опуская свои глаза.

Сама завела эту тему, но вдруг стало так неловко.

* * *

Кайнерис

— А что ты чувствуешь, Катя? — спросил я, вынуждая девушку поднять на меня свои огромные испуганные глаза.

— Я? — хрипло переспросила она.

— Ты.

— Я… — ее взгляд начал метаться, и я слышал ее отчаянное биение сердца и тяжелое дыхание. — Я не знаю…

Девушка снова отвела глаза, а я протянул к ней руку и погладил пальцем ее щеку.

— Знаешь… — прошептал я и приблизился к ней, практически касаясь ее губ и чувствуя на своих губах ее горячее дыхание.

Девушка закрыла глаза, что стало для меня сигналом, и я мгновенно припал к ее губам осторожным и коротким поцелуем. Как же я хотел ее. Готов был прямо здесь сорвать с нее одежду и любить ее со всей страстью, но не мог. Я ограничился лишь едва заметным касанием ее нежных губ и отстранился.

Катя удивленно распахнула глаза и уставилась на меня. Я лишь улыбнулся и произнес:

— Идем, уже поздно.

Я поднялся с земли, одновременно развеивая защитный купол, и подал девушке свою руку. Она несколько мгновений хмурила брови и кусала губы, но протянула мне руку и встала следом.

До апартаментов мы добрались в полном молчании, а после она закрылась в своей комнате, сухо бросив “Спокойной ночи”. Ничего, пусть подумает и сама решит, что она хочет, а главное, что чувствует. Она сама должна в себе разобраться.

Я плюхнулся на диван и расплылся в довольной улыбке.

— Поговорили? — спросил Сид.

— Поговорили. — ответил я. — Спасибо, что предупредил, что она поплыла на полигон.

— Не за что. Ты ей нужен, хоть она и сама себе боится в этом признаться. Но я улавливаю ее эмоции, стоит тебе появиться рядом.

— Я ее поцеловал.

Удивительно то, что это был самый невинный поцелуй за последние лет 70, но от него я почувствовал себя таким счастливым. Ох, а что будет, если у нас дойдет до чего-то большего…

— О-ого, — протянул осьминог и подался от любопытства вперед, сильнее пуча свои глазища, а после завалил меня вопросами, — Даже так? И как это произошло? И что она сказала? А ты что сказал? Вы теперь вместе или как?

— Да пока ничего. Это был простой “чмок”. Я не буду на нее давить. Хочу, чтобы она сама определилась, хочет ли быть со мной, а не чувствует, что она обязана быть рядом. Она еще слишком юна и пока не до конца понимает свои эмоции и ощущения.

Я специально не признался, что полюбил ее. Она будет думать, что так быстро влюбиться нельзя и что это только лишь проклятие. Для подобного признания необходимо время. И я его ей дам.

— И что дальше? — поинтересовался Сид.

— А завтра и посмотрим! — улыбнулся я и направился в свою комнату.

Только, проходя мимо ее двери, я замер на мгновение, прислушиваясь к тишине в ее комнате. С каким бы удовольствием я сейчас вошел туда и поцеловал ее по-настоящему. Только вот я прекрасно помню, какой ужас у нее вызвал мой первый поцелуй, а значит, с подобным напором к ней нельзя. Эту малышку надо приручать медленно, осторожно. Чтобы она сама начала желать и перестала бояться. Поэтому я пошел к себе.

* * *

Катя

Я захлопнула дверь комнаты и упала на кровать, прокручивая в голове все, что произошло.

И что это было??? Я уже приготовилась к поцелую, а он просто чмокнул. Я толком и почувствовать ничего не успела. Но поняла одно, что я бы хотела, чтобы он меня поцеловал. Как же сильно я этого хотела! Но сама ответить не осмелилась бы…

А что делать дальше? Делать вид, что ничего не было или нагло потребовать большего? И я нервно хихикнула, представляя, как подхожу к Каю и говорю: “Я требую поцелуй! Нормальный такой! Со всей страстью и пылкостью! А не вот эти детские поцелуйчики!” А он такой: “Да, дорогая! Я тебя сейчас как поцелую!”

Ох, какие глупости посещают мою голову! Надо ложиться спать. Я быстро приняла душ и провалилась в царство морфея, чтобы увидеть сон…

А снилось мне, что я лежу на кровати Кайнериса, а рядом набоку лежит он собственной персоной в одних своих неизменных штанах, спущенных донельзя, открывающих нижний треугольник и косые мышцы обнаженного живота. А я была в своей короткой пижамке, состоящей из шортиков и тонкой маечки.

Кай медленно приподнимается на локте и разглядывает мое лицо. А я кожей чувствую, как его взгляд опускается ниже и опаляет мои губы, заставляя щеки заливаться румянцем. Даже во сне я дико смущаюсь от такого чувственного взгляда.

Распущенные пряди волос красиво спадают на его крепкие плечи, к которым я несмело протягиваю руку. Сон все-таки, так хоть во сне потрогаю.

Кай замирает от моего прикосновения и внимательнее вглядывается в мое лицо своими омутами синих глаз. А после он медленно наклоняется и нежно прикасается губами к моим губам, отчего по коже сразу пробегают мурашки.

Вот мечтала о поцелуе? Получите и распишитесь!

А потом он также отстранился, как на полигоне. Во мне тут же все взбунтовалось, и я сама подалась вперед и поцеловала его нерешительно, осторожно, но постепенно углубляя поцелуй.

Понимание, что это лишь сон придавало смелости, а наш поцелуй становился все настойчивее и глубже. Но стоило Каю скользнуть рукой по моей груди, прикрытой лишь тонкой тканью пижамы и ставшей такой чувствительной, я вздрогнула и выгнулась навстречу его рукам.

— А-ах… — неожиданно вырвалось из моих уст, и стыдно признаться, стыдно мне уже не было. Появилось лишь одно желание, чтобы он продолжал.

Кайнерис быстро снял с меня майку, чему я нисколько не противилась, а наоборот, помогала, и припал губами к обнаженной груди. Его распущенные волосы щекотали кожу, а губы творили что-то невообразимое, и я вновь не