Читать книгу "Усыпальница - Боб Хостетлер"

— К тому времени, когда интерес к моей находке иссяк, о том, что я называю истинной историей, так и не было рассказано, — объяснил Рэнд.

— Истинная история?

— Да! Истинная история заключается не в находке усыпальницы первосвященника и его костей и не в чем-то еще — академическом и скучном. Истинная история — это то, что две тысячи лет назад первосвященник Израиля признал воскресение из мертвых Иисуса Христа!

— Но по-моему, вы говорили, что письмо было адресовано первосвященнику, а не написано им.

— Да, но… там говорится, что Каиафа поверил в воскресение. Причем в выражениях, исключающих иные толкования.

— Но даже если есть свидетельство того, что первосвященник уверовал в воскресение, это вовсе не значит, что так все и было в действительности, — парировала Мири.

Рэнд нетерпеливо вскочил.

— Мог ли первосвященник Израиля — первосвященник, возглавлявший судилище над Иисусом, — позволить кому-то убедить себя в воскресении Христа, если в действительности его не было? — воскликнул он, повысив голос. — Если он был уверен в этом меньше чем на сто процентов? Если была хоть какая-то возможность усомниться, опровергнуть воскресение?

Мири смотрела на него спокойно, без враждебности. Она встретила его взгляд, не смутившись… но и не ответила согласием.

— Вы понимаете? Это самое серьезное из когда-либо найденных доказательств воскресения Иисуса! — продолжал Рэнд. — Сильнее стало бы только обнаружение видеозаписи этого события двухтысячелетней давности!

— Но неужели вы не понимаете, что это на самом деле означает для всего мира? — спросила Мири.

Ее ноздри затрепетали.

— Да, мне кажется, я понимаю… — начал Рэнд.

— А мне так не кажется, — сказала она, впервые за весь разговор позволив себе нетерпеливый жест.

Мири подняла указательный палец, словно политик, который приготовился сделать важное заявление.

— Государство Израиль, как и большинство стран современного мира, сохраняет политическое равновесие и территориальные границы лишь за счет хрупкого баланса между религиозными конфессиями. Вы были у Стены Плача, профессор Баллок?

— Да, конечно.

— Вы видели вооруженных часовых наверху, которые следят за каждым входом и выходом? Они охраняют не только Стену. Они охраняют Храмовую гору, или Ал-Харам Аль-Кудс аш-Шариф, как называют ее мусульмане. Как вы думаете, зачем израильские военные охраняют святыню мусульман? Потому что мы знаем: если будет нанесен удар по Стене Плача или по мечети Аль-Акса, неважно, начнется такое, что все предыдущие войны покажутся возней в песочнице. Так что простите меня, если я без особого энтузиазма отношусь к вашему открытию, которое, как вы надеетесь, заставит все церкви мира принять вашу точку зрения. Вы думаете, «Хеврат Кадиша» такие фанатики просто потому, что они мало знают об Иисусе Христе? Или что мусульмане избрали свою веру, потому что им не хватило информации? Думаете, мир, узнав о вашем открытии, изменится? Надеюсь, вы так не думаете, иначе вы просто морочите себе голову.

Рэнд ошеломленно смотрел на нее. Они выросли в разных условиях и среди разных людей, но сейчас он вдруг отчетливо увидел, какая пропасть их разделяет. Он перевел дух и заговорил более спокойно.

— Да, именно так я и считаю. Я обязан так считать. Я археолог, а археологи большую часть времени заняты поисками знания — по крупицам, чтобы можно было хоть что-то понять об истории человечества. Надо быть безумцем, чтобы провести жизнь, роясь в земле и составляя каталоги черепков, не задумываясь об истине. Я верю, что такое открытие, как этот свиток, которому две тысячи лет, может изменить положение вещей. Может быть, не для всех, но для большинства. Конечно, я понимаю, что убежденные мусульмане, буддисты и иудеи не станут обращать на него внимания. Но что насчет остальных? Тех, кто не является религиозным фанатиком? Кто чувствует себя потерянным, сбитым с толку? Кто не знает, во что верить? Кто ищет истину? Может быть, я и дурак, но я верю в то, что нет ничего важнее истины. И я думаю, что она сможет изменить людей… а если это так, то сможет изменить и многое другое.

Мири улыбнулась так, словно его пламенная речь произвела на нее впечатление.

— Можно вопрос, прежде чем я уйду? — спросила она уже без улыбки.

Она встала и достала из кармана связку ключей.

— Эта истина изменила вас?

112

31 год от P. X.

Иерусалим, Зал тесаных камней

Заседание Совета закончилось. Решения были приняты, и зал опустел. Остался лишь Каиафа.

Он был один в зале заседаний Великого Синедриона. Мучительный выбор заставил его остро почувствовать одиночество. С этим рабби из Галилеи все получилось совсем не так, и поправить ничего было нельзя, но и сейчас он не мог понять, почему так произошло. У Каиафы было такое чувство, что на каждом шагу он сам и Синедрион совершали ужасные ошибки, но не мог представить, что могло быть иначе. Что теперь делать? Если бы он даже знал, уже поздно. Оставалось с честью выйти из положения и надеяться, что когда-нибудь все вернется на круги своя. Что еще? Некому верить, не у кого спросить совета, никто не снимет с него это бремя.

Каиафа остался один.

113

Иерусалим, Меа-Шеарим

Из «лендровера» Трейси и Карлос увидели отъезжающую машину Мири Шарон. Трейси ее окликнула, но Мири, как видно, не услышала. Они нашли свободное место в квартале от дома, чтобы припарковать машину, вернулись пешком и вошли в парадный подъезд.

— Папа? — позвала Трейси отца.

Рэнд сидел на диване, уткнувшись лицом в ладони. Казалось, он не слышит. Трейси пересекла комнату и присела рядом.

— Пап, ты в порядке?

Рэнд медленно поднял голову и посмотрел на дочь. В глазах стояли слезы.

— Что случилось? Что с тобой?

Сзади подошел Карлос.

Рэнд покачал головой.

— Простите, — сказал он и снова уронил голову в ладони.

— Пап, что произошло? — умоляюще спросила Трейси.

Беспомощно оглянулась на Карлоса, который присел на диван с другой стороны от Рэнда, стараясь не сдвинуть бумаги и книги.

Тяжкие рыдания сотрясли тело Рэнда. Глядя на него, Трейси задрожала и тоже заплакала, хотя понятия не имела, что с отцом. Наконец Рэнд собрался с силами и перестал плакать, подняв на дочь глаза, полные боли и печали.

— Я не знаю, с чего начать, — признался он.

Постепенно, то подбирая слова, то едва успевая за ходом мысли, он рассказал им обо всем, что пережил за последние месяцы. О разочаровании, которое все нарастало в эти две недели, когда он понял, что не в силах донести до людей историю свитка Никодима, а ведь он считал это самым важным. Рассказал про переговоры с журналистами, про сегодняшние беседы по телефону с Игалем Хавнером и журналистом из «Джерузалем пост». Про визит Мири, их спор и ее вопрос на прощание: «Изменила ли истина вас?»