Читать книгу "Последний день лета - Андрей Михайлович Подшибякин"

он стучал на тебя! Документы есть!

— Ой, ну стучал и стучал, — заржал Фармацевт, облизывая с пальцев мясной сок. — Тебе ж стучал, не кому-то. А документов-то, Паша, и нет. Ты их проебал. Так что серьезного спроса, по ходу, никакого и не будет. Без бумажки ты букашка, или че там, не помню.

— Я проебал?! — вскинулся майор. — Это Шаман их спалил, когда на Центральном рынке замес пошел. Они в отделении лежали, я ж сто раз тебе говорил! Он нарочно…

— Да всё, не труби, — снисходительно отмахнулся бандит. — Мы ж не воры́.

— Не понял, — бросил Азаркин.

— Да всё ты понял. Мне эти ебаные зэковские постановы — типа, раз стуканул, так под ножи сразу, — не указ. По каждой теме отдельно смотреть надо. Шаманчик — пацан нормальный… был. Духовитый, самостоятельный, при понятиях… Не то что этот уебок, как его… Который шмалью для Хасима банчил и курочек портил на районе.

— Шипицын.

— Он, да… Шварц… Так я к чему! Таких, как Шаман, — хуй найдешь.

— Сам тогда его выковыривай, — майор бросил приборы на тарелку с недоеденным люля и резко встал. — Я тебе, блять, не мальчик на побегушках. Бывай здоров.

Из-за последних событий Азаркин был на нервяках — и вел себя не вполне так, как стоило бы это делать с главным городским бандосом. Один геморрой валился поверх другого, ничего не решалось, дела вязли в болоте непредвиденных осложнений: двое надежных следаков, приставленных пасти Шаманенка, исчезли; поехавший сопляк убил в обезьяннике постороннего деда (к счастью, этот гемор удалось спихнуть на придурка-дежурного, которого сейчас треплют на допросах и, вполне вероятно, закатают отдохнуть года на три за преступную халатность); городское милицейское начальство после московских событий отделалось легким испугом — и стало с прежним нехорошим вниманием наблюдать за его, Азаркина, телодвижениями. Хорошо хоть помрачение, что случилось с ним в ту ночь у гаражей, больше не повторялось — ощущение полной утраты контроля, ощущение… присутствия кого-то или чего-то в своем разуме. Об этом майор предпочитал не думать: такие нервы, ебнешься тут. Надо держать себя в руках.

А на сегодняшний день самым хуевым было вот что: его многоходовка с Шаманом Большим и Фармацевтом никак не хотела складываться должным образом. За время, прошедшее с Лехиного исчезновения, Фармацевт к этой теме остыл — он вообще быстро остывал ко всему, что немедленно не приносило ему денег, удовольствия или, в идеале, и того и другого сразу. Ситуацию надо было исправлять — слишком многое майор поставил на карту. Строго говоря, всё.

Хорошо хоть, с местонахождением самого Шамана ситуация прояснилась: алкаш и, как выяснилось, наркоман Рибизинский, на которого его так удачно навел тот полуебок из Александровки, всё выложил как есть, рыдая и захлебываясь соплями. Там даже не надо было особенно прессовать: алкаш вел себя так, словно совершает самое страшное в своей жизни предательство, — так врать, давать такую актерскую игру он сто процентов бы не смог. Узнав всё, что нужно, Азаркин его отпустил: такую публику он очень хорошо знал — и ни секунды не сомневался, что через день-два Рибизинский снова приползет за дозой в Александровку (где, если соврал про Шамана, навсегда и останется).

— Ой, че ты бузишь, а, — гыгыкнул бандит в спину майора. — Развел, блять, театр драмы юного зрителя. Присядь.

Азаркин, глаза которого застилала красная яростная пелена, заставил себя развернуться на полпути к выходу и опуститься за стол. К еде он больше не притронулся.

Фармацевт опрокинул первую из незаметно появившихся перед ним двух по сто и быстро запил «Тархуном»; это запивание ему не шло — выглядело оно как-то по-студенчески, если не сказать по-женски. Но Фармацевту было давно и искренне похуй, как он выглядит в глазах других людей.

— Не ссы, Паша, я Дубровский, — ему очень нравилось бесить мусора. — За Шамана получишь, как договаривались. Я, кстати, передумал — живым притарань. Пообщаться кайф.

Это вполне соответствовало майорским планам, так что Азаркин чуть расслабился.

— Как вести себя будет, — пожал он плечами. — Выебываться начнет — шваркну.

— Я те шваркну, — добродушно ответил Фармацевт и, словно что-то вспомнив, щелкнул жирными от хинкали пальцами. Он залез во внутренний карман висевшей на спинке его стула куртки (совсем не камуфляжной, а напротив, замшевой), выудил оттуда завернутый в газету «Молот» пресс денег толщиной сантиметров в пятнадцать и шлепнул его на стол между тарелками.

— По конвертам сам разложи, лень ебаться.

Стараясь не скрежетать зубами, майор взял деньги и положил их себе на колени. На передовице «Молота» расплывались жирные отпечатки пальцев.

— В Чалтырь сразу вези, — продолжил Фармацевт. — Шамана, в смысле. Ко мне на хату не надо.

Это были еще одни хорошие новости: из того подвала, который имел в виду бандит, живыми не возвращались.

Разговаривать на такие темы в общественном месте, как и в открытую брать очевидную взятку, майор не опасался: во-первых, «Гурия» находилась на тихой улице рядом с промзоной — там, где разворот к аэропорту; случайные люди туда почти не забредали. А во-вторых, если бы и забрели, то что? И майор, и его собеседник умели и любили переквалифицировать свидетелей в потерпевших, а то и в неопознанные скелетированные трупы. В-третьих, даже если бы кто-то кому-то стуканул, то вышестоящее начальство майора Азаркина прекрасно знало, откуда берутся их ежемесячные конверты. А в-четвертых, три из пяти столов в кафе были заняты фармацевтовскими качками, а все места на парковке — их же машинами. В городе было неспокойно… А Коля любил, чтобы ему было спокойно.

— И давай, Паша, порезче этот вопрос закроем, да? Две недели уже вола ебем, а у нас с тобой по Северному кладбищу делюга. Там решать — не перерешать… Ты понадобишься.

Азаркин ничего не ответил, сгреб деньги под мышку и теперь уже с концами пошел к выходу. «Я тебе, сука, устрою делюгу на кладбище», — билась в голове лютая мысль.

74

Пух плелся в школу в крайне пакостном настроении. После вчерашнего… происшествия во дворе подниматься домой было страшновато: непонятно было, как профессор Худородов отреагирует на то, что Аркаша огрызнулся — чего, естественно, устыдился еще до того, как последние звуки вылетели из его рта. Даже ситуация с невидимым инопланетным паразитом (а Пух всё равно был уверен, что это именно он — Хайнлайн был одним из его любимых писателей) беспокоила не так сильно — человечество с ним всё равно как-нибудь справится!

Папа, однако же,