Читать книгу "Мост в небеса. История убийства моих сестер и его последствий для нашей семьи - Дженин Камминс"

психологов. К сожалению, трупы не умеют разговаривать. Мертвец не в состоянии поведать нам свою историю.

Нам остается довольствоваться красноречивым объяснением, которое приводит в предисловии к своей книге «Что стоит за убийством» Даг Мэги:

Изучая дело об убийстве, мы фокусируем внимание на убийце, что понятно. Розыск преступника, его арест и суд над ним подаются нам в виде увлекательной истории, и это не вызывает у нас никаких возражений…

В первом репортаже с места преступления нам иногда на одну-две минуты показывают мужа, или жену, или кого-то из родителей жертвы; они щурятся от вспышек, плачут и пытаются выразить словами горе, страшнее которого не бывает. Но о других родственниках погибших если и упоминают, то вскользь – если это дополняет картину случившегося. Обычно они остаются за кадром.

Это правда. Но самая большая несправедливость даже не в том, что нам слишком мало рассказывают о родственниках погибших. Хуже всего то, что мы забываем о самих жертвах, которых смерть лишила права голоса.

5 апреля 1991 года погибли Джулия и Робин Керри. Это единственный неоспоримый факт в нашей истории, и именно от него следует отталкиваться при ее обсуждении. Но все годы после убийства моя семья бессильно наблюдала, как журналисты превращают Джулию и Робин чуть ли не в статистов, отдавая главные роли их убийцам.

Написать эту книгу меня заставило возмущение. Я хотела сделать хоть что-то, чтобы вернуть Джулию и Робин на законное главное место в этой трагедии, с которого их вытеснили убившие их мерзавцы. Общество обошлось с ними несправедливо, но я заметила это лишь потому, что они были моими сестрами, которых я любила и по которым скучаю.

Попытка рассказать об этом в книге стала для меня самым трудным испытанием в жизни. Я сомневалась в себе. Сомневалась, смогу ли верно описать, что произошло, а главное – имею ли на это право. Я понимаю, что эта книга неизбежно расстроит всех, кто знал и любил Джулию и Робин, и последнее, чего мне хотелось, это причинить новую боль и без того настрадавшимся людям.

Но нежелание мириться с тем, что в коллективной памяти Джулия и Робин останутся просто «жертвами», в конце концов пересилило. Если не считать родных и близких, все, кто слышал о них хоть что-то, знают одно: их изнасиловали и убили. Я чувствовала, что должна рассказать о том, с какой любовью они воспринимали мир, и с каким достоинством встретили свою ужасную смерть. Я чувствовала, что должна на этих страницах вспомнить те подробности их жизни, которыми они сами гордились. Возможно, с моей стороны это самонадеянная и несбыточная мечта, но я в нее верю. Я хотела, чтобы люди услышали имена Джулии и Робин Керри, узнали о том, как они жили, даже если набросанные мной портреты будут лишь бледными тенями настоящих Джулии и Робин. Мне остается лишь надеяться, что их родные и друзья поймут, почему я считала себя обязанной написать эту книгу. Одновременно я должна подчеркнуть, что написанное – это моя версия событий, моя личная эпитафия двоюродным сестрам. Я ни в коем случае не претендую на то, чтобы в книге выразить чье-то мнение, кроме моего собственного.

Высшая мера наказания – необъятная и пугающая тема. Мы не представляем себе ее истинных последствий. Окутанная мраком неизвестности, она маячит в нашем сознании зловещей фигурой в черном балахоне и с косой. Мы никогда не обсуждали эту тему с Джулией и Робин, но я более чем уверена, что они обе были противницами смертной казни. Впрочем, никто уже не узнает, изменили ли бы они свое мнение, доведись им пережить ту страшную ночь. Гадать об этом уже поздно.

Зато я точно знаю, как все это отражается на нас, кто по-прежнему жив. Я многие годы терзалась этим вопросом. Не раз и не два мне больше всего на свете хотелось хотя бы на пять минут оказаться наедине с насильниками моих двоюродных сестер с мясницким ножом в руках. Но еще хуже этих мстительных мыслей было ожидание неминуемой казни Ричардсона. Я не чувствовала никакого умиротворения, а когда казнь отложили, испытала гнев – я хотела, чтобы этот человек умер. И в следующий миг разозлилась на себя за кровожадность. Эти эмоциональные перепады невозможно описать словами.

Самое плохое, что человек может сделать со своей жертвой, это вселить в нее ненависть и вынудить на ответную жестокость. Эта перспектива пугает меня гораздо больше, чем любое физическое насилие. Позволив ненависти к убийцам моих двоюродных сестер разжечь во мне жажду крови, я проиграю всем негодяям в мире. И вместе со мной проиграют Джулия и Робин.

Поэтому я не желаю смерти ни Ричардсону, ни Грею, ни Клемонсу. Я не хочу видеть, как они умирают, но не из жалости к ним. Меня вполне удовлетворило бы, если бы их сразу упрятали за решетку до конца жизни и я знала бы, что они никогда не выйдут на свободу и не смогут больше насиловать и убивать. Не меньше меня устроило бы, если бы они в один день сдохли в своих камерах. Мне на них плевать. Джулию и Робин уже не вернешь.

Но, как это ни печально, отложенная смертная казнь по-прежнему удерживает этих людей в нашей жизни. Если бы у Антонио Ричардсона не было никаких шансов выйти на свободу, Рики Лейк не стала бы брать у него интервью, и у канала Court TV не было бы причины снимать про него полуторачасовой документальный фильм. Никто не проникся бы к нему сочувствием, и он не смог бы публично выставить себя жертвой.

Я не могу выступать против смертной казни, руководствуясь жалостью к этим людям, потому что до сих пор не испытываю к ним жалости. Возможно, все было бы иначе, если бы я знала, что они по-настоящему раскаиваются в содеянном. Я могу лишь сказать, что казнь ничего для меня не решает. Она не облегчила и не облегчит мои страдания.

Однако традиционные аргументы против раздражают меня. Мы все еще не туда смотрим. Да, возможно, смертная казнь – это неправильно, и не только потому, что она антигуманна, но еще и потому, что она причиняет новые страдания родным жертв, посыпая солью так и не зарубцевавшиеся раны, обезличивая тех, кого они потеряли, и незаслуженно делая жертвами самих убийц.

* * *

Я не хочу заканчивать эту книгу на такой мрачной ноте. Я уже совсем не злюсь. Работа над рукописью позволила мне примириться со многим из того, о чем я в ней рассказываю. Теперь я выпускаю ее в мир с надеждой, что