Читать книгу "Тайна поместья Горсторп - Артур Конан Дойл"

Такие мысли бродили у меня в голове тем утром, пока я взбирался все выше в небо по необъятной наклонной воздушной плоскости и ветер то бил мне в лицо, то свистел за спиной, а страна облаков уносилась вниз так далеко, что ее серебряные складки и возвышенности сглаживались до плоской сияющей равнины. Но вдруг я испытал нечто ужасное, чего не испытывал никогда прежде. Мне уже доводилось попадать в то, что наши соседи-французы называют tourbillon[57], но чтобы он был такой силы – никогда. Гигантский, все сметающий на своем пути поток ветра, о котором я говорю, изобиловал водоворотами, столь же грозными, как и он сам. Я опомниться не успел, как был втянут в самое жерло одного из них. Минуту или две меня вертело с такой скоростью, что я почти лишился сознания, а потом вмиг провалился левым крылом вперед в безвоздушный тоннель в горловине воронки. Я падал камнем и потерял почти триста метров высоты. Лишь благодаря пристегнутому ремню мне удалось не выпасть из самолета; задохнувшись, в состоянии шока, почти лишившись чувств, я висел на нем с внешней стороны фюзеляжа. Но я в любом состоянии способен приложить сверхусилие – это, пожалуй, единственное мое достоинство как авиатора. Вскоре я почувствовал, что скорость падения замедляется. Водоворот имел, скорее, форму конуса, чем тоннеля, и в конце концов я достиг его нижней точки. Невероятным усилием я извернулся, перебросил тяжесть тела через борт, выровнял машину и отвернул ее нос от ветряного вихря. Через мгновение меня вытолкнуло из водоворота и понесло вниз. А потом, потрясенный, но победивший, я задрал нос самолета и снова начал свой размеренный упорный подъем по спирали. Я сделал большую петлю, чтобы обойти опасный участок воронки, и вскоре оказался над ней в безопасности. В самом начале второго я был на высоте шести с половиной тысяч метров над уровнем моря. К моей великой радости, я уже поднялся над ураганом, и атмосфера становилась все спокойнее. С другой стороны, стало очень холодно, и я ощущал ту особую тошноту, которая возникает в разреженном воздухе. Я впервые открутил вентиль кислородной подушки и время от времени вдыхал спасительный газ, чувствуя, как он разливается по моим жилам, словно крепкий напиток, и ощущая нечто, сходное с опьянением. Ввинчиваясь вверх, в этот холодный неподвижный внешний мир, я пел и кричал от радости.

Мне было совершенно ясно, что Глейшер потерял, а Коксуэлл почти потерял сознание, когда в 1862 году они поднялись на воздушном шаре на высоту в девять тысяч метров, потому что шар с предельной скоростью взлетал строго вертикально. Такой ужасной реакции организма можно избежать, если подниматься плавными кругами, с небольшим наклоном и давать организму возможность медленно, постепенно привыкать к уменьшающемуся атмосферному давлению. Сейчас на такой же высоте я даже без помощи кислородной подушки мог дышать, не испытывая особого недомогания. Тем не менее, холод был жуткий, термометр показывал ноль градусов по Фаренгейту[58]. В половине второго я находился почти в семи милях над поверхностью земли и неуклонно продолжал подъем. Однако выяснилось, что разреженный воздух значительно хуже держит крылья моего самолета и, соответственно, угол подъема следовало существенно уменьшить. Мне уже было ясно, что даже при легком весе и сильном моторе “Пола Веронера” настанет момент, когда дальнейший подъем окажется невозможным. В дополнение ко всем бедам одна из свечей зажигания снова забарахлила, и мотор опять стал работать с перебоями. От предчувствия вероятности провала на сердце стало тяжело.

Примерно в это время я пережил чрезвычайно необычное ощущение. Что-то со свистом пронеслось мимо меня, оставляя позади дымный след, и взорвалось с громким шипящим звуком, выбросив вперед облако пара. С минуту я не мог даже представить себе, что это было, но потом вспомнил, что Землю постоянно бомбардируют метеориты и она едва ли была бы планетой, пригодной для жизни, если бы почти все они не обращались в пар в верхних слоях атмосферы. Вот еще одна опасность для человека на больших высотах: когда я приближался к отметке двенадцать тысяч метров, мимо меня пролетели еще два метеоритных камня. У меня не было сомнений, что на краю земной сферы риск столкновения с ними будет по-настоящему велик.

Стрелка барографа показывала двенадцать тысяч шестьсот метров, когда я понял, что дальнейший подъем невозможен. Физически я вполне мог перенести такое напряжение, но моя машина достигла предела. Разреженный воздух не обеспечивал надежной опоры крыльям, и при малейшем крене самолет скользил на крыло, плохо слушаясь управления. Вероятно, сохрани мотор полную мощность, еще метров триста мы могли бы одолеть, но два из десяти цилиндров вышли из строя, и он работал с перебоями. Если я еще не достиг зоны, к которой стремился, не видать мне ее в этом полете. Но что, если я уже достиг ее? Паря́ кругами, словно гигантский ястреб, на высоте в двенадцать тысяч метров, я предоставил моноплан самому себе, вооружился мангеймовским биноклем и тщательно осмотрел пространство вокруг. Небо было идеально чистым: ни намека на присутствие той опасности, которую я себе воображал.

Я уже сказал, что пари́л на месте кругами. Но вдруг меня осенило: нужно увеличивать диаметр этих кругов и немного смещать их центр. Если на земле охотник въезжает в джунгли, то в поисках дичи прочесывает их насквозь. Логический ход мысли привел меня к заключению, что воздушные джунгли, которые я себе представлял, расположены где-то над Уилтширом, то есть к юго-западу от моего нынешнего местонахождения. Я ориентировался по солнцу, поскольку компас здесь был бесполезен, а земли не видно – только серебристая равнина облаков далеко внизу. Однако я вычислил направление с наибольшей возможной точностью и повел самолет в соответствии с ним. По моим соображениям, топлива мне должно было хватить максимум еще на час или около того, но я мог позволить себе израсходовать его до последней капли, поскольку к земле собирался спланировать одним виртуозным скольжением.

Внезапно у меня возникло какое-то новое ощущение. Воздух впереди утратил свою кристальную прозрачность. Он заполнился длинными рваными клочьями чего-то, что я мог сравнить только с очень легким сигаретным дымом. Этот “дым” закручивался кольцами и змеился вокруг, медленно колышась и сворачиваясь спиралями в ярком солнечном свете. Когда мой моноплан пролетел сквозь них, я ощутил масляный привкус на губах, а на деревянных деталях самолета образовалась жирная пленка. В атмосфере совершенно очевидно присутствовало какое-то неплотное органическое вещество. Нет, это не было нечто живое. Оно было бесформенным и рассеянным, как взвесь, простиралось на много квадратных акров[59] и заканчивалось вдали пустотой. Но не могло ли оно быть остаточным следом жизни? А еще вероятнее всего, пищей для жизни, какой-то монструозной формы жизни. Ведь питаются же киты-великаны ничтожным океанским планктоном. Я как раз обдумывал подобную вероятность, когда, подняв взгляд, увидел самое удивительное зрелище, когда-либо представавшее перед человеческим взором. Хватит ли мне слов описать его вам, хотя видел я его собственными глазами всего лишь в прошлый четверг?