Читать книгу "Монашка к завтраку - Олдос Хаксли"

– Да, да, замечательно, – произнес он.

Миссис Тоупс заговорила дальше: она поддерживала в себе бодрость духа. Это правда или ей показалось, что гроза гремит уже не так пугающе громко и близко?

Мистер Тоупс сидел, протирая стекла очков белым шелковым платком. Блеклые и близорукие за морщинистыми веками, его глаза казались потерянными, бесприютными и несчастными. Он раздумывал о красоте. Есть определенные пропорции между веками и висками, между грудью и плечом. Есть определенная последовательность звучаний. Вот только к чему они? А-а, в том-то и загадка… в том-то и загадка. А еще есть юность, есть невинность. Только все это очень смутно, и существует такое множество фраз, память хранит такое множество картин и мелодий: он, по-видимому, позволил себе заплутать в них. А еще он так стар и ни на что не годен.

Мистер Тоупс снова надел очки, и в его затуманенный мир пришла четкость. В комнате с закрытыми ставнями было очень темно. Различался ренессансный профиль мистера Буццакотта, с бородкой и тонкими чертами лица. Барбара, проступавшая белой фигурой в своем глубоком кресле, казалось, отдавалась покою и раздумьям. От миссис Тоупс же остался один только голос во мраке. Она перешла уже к браку принца Уэльского: кого подберут ему в невесты?

Клара д’Эллебёз, Клара д’Эллебёз. Ей так ясно представлялось, что она marchesa. У них будет дом в Риме – дворец. Она видела себя на Палаццо-Спада[168]… там такой прелестный сводчатый проход ведет от внутреннего дворика к садам сзади. «Маркиза Прамполини, Палаццо-Спада, Рим» – внушительная визитная карточка, великолепно гравированная. И она станет каждый день ездить верхом на Пинчио. «Mi porta il mio cavallo[169]», – скажет она привратнику, который явится на звук колокольчика. «Porta» – так разве правильно будет? Вряд ли. Придется ей взять несколько уроков итальянского, чтобы обращаться к слугам как подобает. Она никогда не должна выставлять себя в смешном виде перед слугами. «Voglio il mio cavallo»[170]. Вот так надменно скажет кое-кто, сидя за своим письменным столиком в костюме для верховой езды, не поворачивая головы. Костюм будет зеленый и такая черная шляпка-треуголочка, отделанная серебром.

«Prendero la mia collazione al letto»[171]. Так, что ли, правильно сказать про завтрак в постель? Потому как она завтракать будет в постели – всегда. А когда встанет, то там будет такое прелестное зеркало, с тремя створками, в котором кое-кто сможет увидеть себя в профиль. Она видела, как склоняется вперед, как пудрит нос, осторожно, по-ученому. С подбирающейся сзади обезьяной? У-уф! Ужасно! «Ho paura di questa scimmia, questo scimmione»[172].

С верховой прогулки она вернется к обеду. Наверное, Прамполини будет уже там, до сих пор она не решалась пускать его в свои видения. «Dov’ è il marchese?» – «Nella sala di pranza, signora»[173]. Я начал без тебя: так проголодался. Pasta asciutta[174]. Где ты была, любовь моя? Каталась верхом, мой голубок. Она решила, что такие выраженьица войдут у них в привычку. Так у всех, кажется. А ты? Я был на встрече с фашистами.

Ох уж эти фашисты! Чего стоит такая жизнь, когда он все время уходит со всякими пистолетами, бомбами и прочим? Придет день, и его принесут домой на носилках. Она видела это. Бледный-бледный, а на нем – кровь. Il signore è ferito. Nel petto. Gravamente. E morto[175].

Как сможет она вынести это? Это слишком страшно, слишком, слишком ужасно. Дыхание прервалось чем-то похожим на рыдания, Барбара вздрогнула, словно от боли. E morto. E morto. На глазах у нее выступили слезы.

Внезапно ослепивший свет пробудил от грез. Гроза ушла достаточно далеко, чтобы позволить миссис Тоупс распахнуть ставни.

– Дождь-то почти совсем перестал.

Вот так человек чуждый, чужой голос взял и вломился, когда кое-кто погружен в душевную печаль и самозабвение у ложа смерти… Барбара отвернула лицо от света и тайком вытерла глаза. Могут увидеть, спрашивать начнут, чего это она плачет. Она ненавидела миссис Тоупс за то, что та раскрыла ставни: нежданный напор света подхватил и унес что-то прекрасное, какое-то настроение исчезло – безвозвратно. Прямо кощунство какое-то.

Мистер Буццакотт взглянул на часы.

– Боюсь, уже слишком поздно для сиесты, – сказал он. – А не позвонить ли нам и не попросить ли подать чай пораньше?

– Бесконечная череда застолий, – молвил с дрожью в голосе мистер Тоупс и вздохнул. – Такова, по-видимому, и жизнь… подлинная жизнь.

– Я тут подсчитывал, – мистер Буццакотт обратил на гостя свои бледно-зеленые глаза, – что, возможно, сумею-таки позволить себе тот миленький ларчик для игр. Поджаться надо будет немного. – Он поиграл бородкой. – Но все же…

После чая Барбара с мистером Тоупсом отправились прогуляться по пляжу. Идти ей не особенно хотелось, но миссис Тоупс сочла, что прогулка пойдет ей на пользу. Гроза прошла, и небо над морем было ясное. Но волны по-прежнему с непрестанным шумом разбивались на мелководье, таща за собой широкие белые пенистые полотнища воды далеко-далеко на песок пляжа, метров за двадцать – тридцать от линии, где обычно в погожие дни замирал прибой. Гладкий, сверкающий простор воды подступал и отступал, словно бы стальная платформа двигалась туда-сюда в какой-то громадной машине. Сквозь промытый дождем воздух горы были видны с невероятной четкостью. А над ними громадными массами нависали облака.

– Облака над Каррарой, – произнес мистер Тоупс, сопровождая свое высказывание мучительным поворотом головы и движением плеч. – Порой мне нравится представлять себе, что среди этих мраморных круч нашли обиталище души великих скульпторов и что именно их незримые руки придали облакам такие невероятно великолепные формы. Я представляю себе их призраки, – голос его подрагивал, – как охватывают их сверхчеловеческие замыслы, как выстраивают они в воображении громадные группы, фризы, величественные фигуры, убранные в ткани, которые будто ветром раздувает… как замысливают они, задумывают, но никогда не достигают совершенства. Взгляните, есть что-то от Микеланджело вот в том белом облаке с темными тенями понизу. – Мистер Тоупс указал рукой, и Барбара закивала:

– Да, да, – хотя и не была уверена, какое облако он имел в виду.