Читать книгу "Патрик Мелроуз. Книга 2 - Эдвард Сент-Обин"

Когда его детство закончилось, а невнятные воспоминания ее собственного детства потускнели, Элинор перестала поддерживать детские фонды и впала во вторую юность своих нью-эйджевских исканий. И снова продемонстрировала тот же талант к обобщению, который отличал ее, когда она спасала детей, только теперь личностный кризис стал не просто глобальным, но межпланетным и космическим, и Элинор упрямо не углублялась и на миллиметр в гранит самопознания. Больше не чуждая познанию «энергии вселенной», она оставалась чуждой себе самой. Патрик не стал бы лукавить, будто с радостью поддержит любое пожертвование в размере всего ее состояния, но когда стало ясно, что этого не избежать, его особенно удручало, что деньги ушли Трансперсональному фонду.

Тетя Вирджиния тоже не одобрила бы Элинор. Она хотела приносить пользу реальным людям. Ее влияние на Элинор было не прямым, но сильным и, как прочие сильные влияния, матриархальным. Мужчины из семейства Джонсон иногда казались Патрику крохотными самцами пауков, которые, исполнив свою единственную важную миссию, тут же бывали съедены гораздо более крупными самками. Двое сыновей основателя рода оставили двух вдов: Вирджинию, вдову добрых дел, и бабку Элинор, вдову удачных замужеств, чей второй брак с сыном английского графа позволил трем ее дочерям сделать блистательную светскую и матримониальную карьеру. Патрик знал, что последние двадцать лет Нэнси собирается написать книгу о Джонсонах. Без ложной скромности она как-то заявила ему: «Думаю, мне удастся превзойти Генри Джеймса, Эдит Уортон и всех остальных, потому что это не выдумка, а чистая правда».

Мужчины, которые брали в жены дочерей семейства Джонсон, преуспели не больше сыновей основателя рода. Отец Элинор и ее дядя Владимир, заполучив вожделенных наследниц, стали евнухами и спились. Оба закончили в баре «Уайтс», зализывая свои раны и попивая дорогой алкоголь: разведенные, отвергнутые, лишенные права общаться с собственными детьми. Элинор выросла, гадая, способна ли наследница не испортить мужчину, за которого выйдет замуж? Только если он уже испорчен или достаточно богат, чтобы выработать иммунитет. Выйдя за Дэвида, она выбрала мужчину из первой категории, и его злоба и гордость, достаточно впечатляющие сами по себе, еще больше усилились от унизительного сознания зависимости от денег жены.

Патрик не был кастратом по браку, но понимал, что значит родиться в мире, где правит матриархат, получив наследство от бабушки, которую едва знал, и лишившись наследства матери, которая тем не менее считала, что он должен за ней ухаживать. Психологическое воздействие сильных женщин, великодушных издали и вероломных вблизи, сформировало представление о том, как должна выглядеть и какой должна быть женщина его мечты. Объект желания, сгенерированный подобной комбинацией признаков, носил название «Вышо сучки» – Вышо было сокращение от «Высшего общества», придуманное его японским другом. Вышо сучки были реинкарнацией сестер Джонсон: эффектные, донельзя светские, падкие на удовольствия, прожигающие жизнь в роскошных интерьерах. При желании (как будто было мало остального) Вышо сучка могла быть сексуально распущенной и морально дезориентированной. Его первая подружка была зародышевой версией этого типа. Порой Патрик вспоминал, как сидел перед ней на коленях в круге света от настольной лампы: шелковые складки пижамы сбились между ее раздвинутых ног, капелька крови стекает с протянутой руки, вздох удовольствия, шепот, влажная пленка на ее угловатом лице, шприц в его руке, ее первая доза кокаина. Он сделал все, что мог, чтобы подсадить ее, но сама она была вампиршей иного рода: питалась отчаянной одержимостью окружающих мужчин и выпивала досуха все более завидных соискателей в надежде обрести их самоуверенность, хотя сама неизменно опошляла любые отношения, поначалу изображая недотрогу, но очень быстро сдаваясь.

В тридцать с небольшим навязчивые поиски разочарования свели Патрика с Инес, Сикстинской капеллой Вышо сучек. Она настаивала, что каждый из множества ее любовников должен принадлежать исключительно ей, и хотя не сумела добиться этого от мужа, Патрик подчинился и бросил ради нее относительно нормальную и добрую девушку, с которой жил тогда, – ради того, чтобы погрузиться в прожорливый вакуум любви Инес. Абсолютное равнодушие к чувствам любовников превращало ее сексуальную отзывчивость в своего рода свободное падение. В конце утес, с которого он упал, был ровным, как тот, с которого рухнул Глостер по указке любящего сына: утесом слепоты, вины и воображения, и никаких нависающих скал у подножия. Но ни она, ни он об этом не догадывались.

С ее вьющимися светлыми волосами, тонкими запястьями и изысканными нарядами Инес была неотразима, хотя ничего не стоило разглядеть в пустых экранах ее голубых, слегка навыкате глаз одно самолюбование, и только временами им дозволялось зажечься фальшивыми чувствами. Порой она воспроизводила отношения, подсмотренные у других. Ее прозрения основывались на сплетнях поклонников, диете из голливудских фильмов и проекциях ее собственных корыстных подсчетов, они могли быть сентиментальными или грубыми, но всегда вульгарными и мелодраматическими. Поскольку ее совершенно не заботил ответ, Инес могла с полдюжины раз трагическим тоном спросить: «Как ты?» Часто она изнемогала от мысли о собственном великодушии, в то время как по-настоящему уставала от напряжения, которое требовали усилия не выпустить из своих рук ничего.

– Я собираюсь купить шесть чистокровных арабских жеребцов на день рождения испанской королевы, – заявила она однажды. – Хорошая идея?

– А не маловато шести? – спросил Патрик.

– Думаешь, маловато? Да ты знаешь, сколько они стоят?

Патрик удивился, когда она действительно купила жеребцов, удивился куда меньше, когда решила оставить их себе, и совершенно не удивился, когда она перепродала их прежнему владельцу. Но как бы ни раздражала его Инес в качестве подруги, это было в самом разгаре их романа, когда ее таланты проявлялись в полной красе.

– Я никогда не испытывала таких чувств, – заявляла она ему с глубокомысленным видом. – Не думаю, что на свете кто-то понимает меня лучше, чем ты. Ты видишь? Видишь, как важен ты стал для меня? – Слезы текли из ее глаз, когда она страстно шептала ему в ухо: – Наконец-то я обрела дом. – И сворачивалась в его сильных мужских руках.

Вскоре он был вынужден несколько дней прождать ее в заграничном отеле, где она и не подумала появиться. Ее секретарша названивала дважды в день, чтобы сообщить, что она задерживается, но уже находится в пути. Инес понимала, что ее мучительное отсутствие – лучший способ убедиться, что Патрик думает только о ней, пока она занимается тем же самым на безопасном расстоянии. Его разум блуждал, пока она лежала в его объятьях, болтая ерунду, но, если он не отходил от телефона, забыв обо всех обязательствах, он думал только о ней. Если впоследствии им случалось пересечься, Инес немедленно заявляла, как измучилась в тот раз, безжалостно присваивая себе его страдания, вызванные ее постоянно меняющимися планами.

Ради чего было изводить себя подобной ерундой, если не в попытках воскресить образ легкомысленной женщины, который жаждал обрести внешнюю форму? Опоздание, тщетное ожидание, страстное желание недостижимого: эти механизмы обращали мощный матриархальный стимулятор в мощный материнский депрессант. Сводящее с ума опоздание, напрасное ожидание маминого прихода на лестнице, когда в голову лезут мысли, что мама не придет, потому что умерла.