Читать книгу "Стальной век. Социальная история советского общества - Вадим Дамье"

В 1930-е годы сталинская система приобрела вид четырехступенчатой иерархической структуры «бонапартистского» типа386. На верхней ступени общественной пирамиды находился единовластный харизматический вождь, сакральность которого подкреплялась новой мифологией. Фигура покоящегося в Мавзолее Ленина была обожествлена, но то был бог далекий, «ушедший». Сталин подавался не только как его пророк, но фактически как его живое воплощение — «Ленин сегодня», то есть земной бог. В этом смысле Сталин продолжал традиции восточного деспотизма. Ему даже возносили молитвы. «Если ты, встретив трудности, вдруг усомнишься в своих силах — подумай о нем, о Сталине, и ты обретешь нужную уверенность. Если ты почувствовал усталость в час, когда ее не должно быть — подумай о нем, о Сталине, и усталость уйдет от тебя… Если ты замыслил нечто большое — подумай о нем, о Сталине, — и работа пойдет споро. Если ты ищешь верное решение — подумай о нем, о Сталине, — и найдешь это решение», — поучал печатный орган партии, газета «Правда»387.

Пропагандистская машина старательно создавала облик богочеловека — мудрого, всезнающего и вездесущего, сурового, но доброго по отношению к народу (отсюда и многочисленные вариации на тему «Сталин и дети»), любящего простого человека и заботящегося о нем, беспощадного в гневе, но справедливого. Впрочем, здесь была оставлена необходимая лазейка для отступления: Сталин стремился поставить дело так, чтобы все «непопулярные» меры, вплоть до жесточайшего террора, представали как «обман доверия» вождя («Сталин не знает»). Но «обмануть» вождя можно было лишь ненадолго — затем он «вмешивался», исправлял положение и карал виновных в «злоупотреблении» (так было и с «коллективизацией», и с репрессиями 1937–1938 гг., списанными на отстраненного и расстрелянного министра Н.И.Ежова). Миф о вожде развивался и совершенствовался. К его всеведению добавлялись новые и новые грани и стороны: гениальный полководец, выигравший войну, главный теоретик «марксизма-ленинизма» как науки наук и непререкаемый авторитет в любых «частных» науках. Все, кто был свидетелем прежнего, домифологического бытия Сталина, уничтожались столь же беспощадно, как и его оппоненты в любой отрасли человеческого знания.

Вторую ступень занимала небольшая группа соратников Сталина, его ближайшее политическое и партийное окружение. Его можно назвать сталинской властвующей элитой. В отличие от системы противоборствующих элитарных («термидорианских») группировок 1920-х гг., структура, сложившаяся в 1930-е годы, была моноэлитно-олигархической, причем подчеркнуто связанной с вождем и зависимой от него. Именно через Сталина осуществлялся элитный статус этих деятелей; если он был вождем всех и вся, то они — как бы отраслевыми вождями. На них лежал отблеск его са-кральности. Но при потере милости вождя любой член или группа членов элиты проваливались в политическое или даже физическое небытие. Поэтому внутри правящей элиты также происходили постоянные столкновения, закулисная борьба, взаимное подсиживание и сведение счетов.

Сталинская элита фактически увенчивала собой третью ступень — бюрократию, подобно тому, как сам «отец народов» увенчивал элиту и всю пирамиду. Функция номенклатурщиков-бюрократов (партийных, государственных, хозяйственных, «общественных») на всех уровнях состояла в конкретном осуществлении решений, принимаемых на верхних ступенях пирамиды. Вождь и его элита в широком смысле слова выражали, в конечном счете, интересы именно бюрократии (советских государственных капиталистов), постоянно воспроизводили ее и обеспечивали ей льготы и привилегии. Но на практике интересы верхних этажей власти и конкретных групп бюрократии совпадали далеко не всегда.

Бюрократ, заняв определенную должность, стремится к прочности и стабильности своего положения, начинает проявлять консерватизм, с опаской относится к любым резким и быстрым переменам, воспринимая их как нежелательные. Напротив, Сталин и элита 1930-х гг. пытались форсировать темпы экономического индустриального развития, чтобы укрепить прочность своей власти и обеспечить материальную основу собственного могущества и привилегий. Поэтому один из принципов «сталинизма Сталина» состоял в том, чтобы держать все сферы жизни в стране в состоянии постоянного напряжения, перманентной мобилизации и бдительности, что позволяло поддерживать атмосферу «чрезвычайщины», военного лагеря388. Вот почему для низшего и среднего звена бюрократии (чтобы оно «не засиживалось») предназначался не только пряник, но и кнут в виде постоянного контроля, систематических взбучек389 и периодически повторявшихся чисток и перетряхиваний, доходивших до физического истребления целых групп и эшелонов бюрократии.

Выполнять распоряжения начальников-бюрократов и с энтузиазмом трудиться на фабриках, стройках, в полях и учреждениях должны были трудящиеся массы. Они составляли четвертую, низшую ступень общественной пирамиды. Но в рамках мобилизационной модели форсированного развития им отводилась и еще одна роль. Постоянное апеллирование к массам широко использовалось сталинским бонапартизмом для подстегивания и запугивания бюрократического аппарата. Верхушка власти при необходимости давала понять, что она готова вместе с народом принять меры против бюрократов, постоянно подчеркивала, что она сама отражает интересы трудящихся (советская компартия «есть передовой, организованный отряд пролетариата Союза ССР, высшая форма его классовой организации», — говорилось в партийном уставе390 391 457), а также интересы общества в целом — общегосударственные, общенациональные. Тем самым она как бы отмежевывалась от представителей бюрократии, когда те действовали вопреки «общим интересам» системы в целом, нарушая, как заявлялось, интересы трудящихся. Этот метод не был, конечно же, изобретением Сталина или кого-либо из его окружения. Он также вытекал из восточно-деспотических традиций, при которых центральная власть сводила вместе и концентрировала интересы разобщенных патриархальных общин. Характерно, что к таким же приемам прибегал любимый «отцом народов» первый русский царь Иван Грозный, в борьбе за свое единовластие не брезговавший поддержкой «низших» якобы против «сильных» и «богатых»45.