Читать книгу "Октавиан Август. Крестный отец Европы - Ричард Холланд"

Абсолютная власть, когда она оказывается не в тех руках, — самая опасная вещь на свете. Октавиан это понимал и не мог заставить себя поделиться с кем-либо властью, разве что при условии строжайшего ему подчинения. В первую очередь он искал в людях преданности; она должна была быть абсолютной, но и этого не всегда хватало. Чтобы получить какую-то власть, чтобы правильно ею пользоваться, от его подчиненных требовались силы и способности. Выдающийся пример подобного человека — Агриппа, который и сам знал себе цену. Будь он по рождению аристократом, Октавиан, наверное, и не рискнул бы принять от него помощь. Молодому Крассу, способному полководцу из патрициев, больше не позволили командовать войсками — после того как прошел его триумф. Октавиан желал поддержать патрицианский строй по глубоким традиционным причинам и помогал тем, кто оказался в трудных обстоятельствах, но помощь редко выражалась в предоставлении высоких должностей. Патриции выполняли чисто декоративную функцию — просто самим фактом своего существования.

Учитывая все обстоятельства, с Октавиана можно снять подозрения в мании величия. Не будь он даже таким охотником до власти, у него все равно имелись бы причины отдалять от себя жалких позеров вроде Корнелия Галла. Октавиан едва ли добивался смерти бывшего наместника Египта и так и сказал после его самоубийства. Он, возможно, и сам еще не догадывался, что всякий, кто предстал по его fiat[25] перед сенатским судом, почти не имеет шанса остаться в живых. Человеку, правившему богатейшей провинцией и имевшему власть под стать царской, достаточно просто отставки и ссылки — и дни его сочтены.

Что же касается решения сената 27 года, то проверкой ему станет прочность власти Октавиана, незыблемой, даже когда он покидал Рим. Он понимал необходимость возобновить старые связи с легионами на местах, с легионами, преданность которых имела большое значение как лично для него, так и для его честолюбивых планов расширения и укрепления державы. Тем же летом Октавиан отправился в Галлию, оставив номинально управлять Римом коллегу-консула Агриппу. Галлия по большей части была мирной; весть о больших мятежах племен Кантабрии и Астурии на северо-западе Испании заставила Октавиана пройти через всю Галлию, чтобы их усмирить, и это была последняя военная кампания, которую он возглавлял лично.

Его старший пасынок Тиберий (будущий император) и племянник Марцелл, сын Октавии от первого брака, отправились, как полагают, вместе с ним, но об их участии в военных действиях 26 года до нашей эры, когда разгромили войско кантабров, ничего не известно. Сам Октавиан серьезно заболел (это было не ранение) и отправился в Тарракон (современная Таррагона) на Средиземноморском побережье, предоставив своим легатам окончательно разгромить астурийцев. Решающего сражения так и не произошло, и только в 19 году до нашей эры Агриппа полностью победит оба племени. Сведения о том, что происходило в течение двух с половиной лет, пока Октавиан находился не в Риме, очень скудны. Неизвестно даже, была ли с ним Ливия; вероятнее всего она приехала к мужу, когда он заболел. Вряд ли ее обрадовал замысел Октавиана — женить молодого Марцелла на своей единственной дочери Юлии.

Свадьба состоялась в 25 году до нашей эры в Риме; Марцеллу было около семнадцати лет, Юлии всего четырнадцать. Руководил церемонией Агриппа, потому что отец невесты был еще слаб и приехать не мог. Брак имел династическое значение: дети от него были бы прямыми потомками принцепса, чьи надежды иметь сына и наследника от Ливии к тому времени, наверное, угасли. Наследующий год Октавиан возвратился в Рим и раздал каждому из двухсот пятидесяти тысяч граждан по четыреста сестерциев — подсластить пилюлю, ибо у него имелся в запасе еще один сюрприз. Восемнадцатилетнего Марцелла избрали эдилом. Благодаря этому шагу всем политикам Рима стало ясно: принцепс готовит себе преемника.

Марцеллу предстояло стать самым молодым эдилом, с большим отрывом от всех, к тому же обладателем этой должности до сих пор мог стать только тот, кто год прослужил в качестве квестора. Еще одно свидетельство расположения Октавиана — Марцеллу отвели место в сенате среди преторов. При республике самые богатые аристократы вели борьбу за должность эдила, потому что по традиции эдилы устраивали и оплачивали публичные игры — и чем масштабней и дороже игры, тем большей популярностью пользовался в дальнейшем уже бывший эдил, когда выдвигал свою кандидатуру на пост консула. Сам Юлий Цезарь шел тем же путем. Такая же дорога к консульству вырисовывалась и для Марцелла, который получил привилегию занять консульскую должность за десять лет до официально разрешенного возраста. Октавиан приказал другим магистратам не усердствовать в расходах на публичные зрелища: никому не дозволено состязаться в щедрости с Марцеллом.

Старшего сына Ливии Тиберия, которому в 24 году до нашей эры тоже было восемнадцать, избрали на должность квестора — когда Марцелл был эдилом, — тоже большая честь, но не столь высокая, как та, которой Октавиан удостоил своего племянника. Кроме того, Тиберию позволили выдвинуться на консульство не за десять лет до оговоренного законом возраста, а лишь за пять. Октавиан как нельзя более ясно показал, кто из них важнее. По ходившим тогда слухам, столь явное предпочтение по отношению к племяннику задело не только Тиберия и Ливию. Агриппа тоже мог заподозрить, что старый друг собрался исключить его из числа потенциальных преемников. Историкам, конечно, заманчиво обсуждать возможность разборки без свидетелей, во время которой Октавиану пришлось оправдываться перед тремя ближайшими союзниками: Агриппой, Меценатом и Ливией. И говорили они от имени всего правящего класса. Юноша-принцепс — какое абсурдное допущение!

Позиция Октавиана подверглась испытанию в начале 23 года до нашей эры, когда он перенес почти смертельную болезнь. И в 23, и в 22 году до нашей эры в Риме была чума.

Неизвестно, чем именно он болел, но болезнь была настолько серьезной, что и сам Октавиан, и его близкие отчаялись; вполне возможно, он болел чумой. Лежа на смертном, как он полагал, одре, Октавиан передал перстень с печатью не Марцеллу, а Агриппе. Он, несомненно, желал, чтобы в свое время юный зять стал его преемником, но не мог не признать, что передавать ему власть теперь — преждевременно. Собственная власть Октавиана опиралась на его auctoritas, благодаря которому он контролировал легионы. И эти «нематериальные активы» он никому передать не мог.

Даже если бы Октавиан объявил Марцелла наследником, молодой человек не имел тех преимуществ, которые имел в его возрасте сам принцепс: Октавиану нужно было мстить за смерть Цезаря. У Марцелла же не имелось особых мотивов стремиться вверх, кроме собственного честолюбия. Чтобы не пропало дело всей жизни, Октавиану пришлось отдать свое благословение Агриппе, чей auctoritas среди легионеров уступал только его собственному. В противном случае возникал риск: уцелевшие республиканцы старого толка получали первый за девятнадцать лет (со дня гибели Брута и Кассия) шанс повернуть стрелки часов вспять. Еще хуже было бы возобновление вражды между политиками, стоящими во главе неспокойных легионов.