Читать книгу "Горчаков. Время и служение - Виктор Лопатников"

Гончаров поначалу протестовал против такого решения, но затем согласился и, как с иронией рассказывает Никитенко, «горячо поддерживал мысль принять мою записку в руководство. Итак, теперь он имеет полную возможность объявить в известном кругу литераторов, что он горою стоял за статью, но что Никитенко обрушился на нее так, что его защита не помогла, — это главное, а между тем он не восстал и против решения Совета. И козы сыты, и сено цело»[128].

О подобной двойственности Гончарова писал не только Никитенко — ее отмечали многие современники. Интересны замечания известного историка и журналиста А. Н. Пы-пина, на которого Гончаров при первой встрече произвел впечатление сухого чиновника-столоначальника. «Впоследствии, — вспоминал он, — мне приходилось одному и с Некрасовым ездить к нему по цензурным делам. Обыкновенно дело улаживали, — все-таки это был не только чиновник-цензор, но и литератор, но в общем он был порядочный формалист»[129]. И все же, несмотря на все это, появление в цензурном ведомстве такого человека, как Гончаров, сыграло свою позитивную роль. Не идеализируя личность выдающегося русского писателя, мы тем не менее должны отметить, что он был полезен России не только как художник слова, но и как чиновник, способствовавший появлению в печати многих замечательных художественных и публицистических произведений, не подрывавших, но деятельно помогавших реформаторской деятельности власти.

Заметим, что на цензорской службе состояли не только литераторы, но и широко известные современникам люди. Так, недолгое время в конце пятидесятых годов, будучи попечителем Одесского учебного округа, функции цензора исполнял выдающийся русский хирург и общественный деятель Николай Иванович Пирогов, имевший к тому времени огромный авторитет в обществе благодаря в первую очередь его деятельности в годы Крымской войны. Как мы уже упоминали, он, при поддержке великой княгини Елены Павловны, с группой коллег отправился в Севастополь, где организовал госпиталь и сумел спасти жизни многих российских солдат. Именно он поведал государю об ужасных антисанитарных условиях, в которых лечили раненых. «Морской сборник» опубликовал серию статей Пирогова под общим названием «Вопросы жизни», где подвергалась резкой критике существовавшая система воспитания и образования. Здесь он выступил резким противником телесных наказаний. «Чего вы хотите? — спрашивал Пирогов педагогов, секущих учеников в присутствии класса. — Чего вы хотите? Поселить в присутствующих отвращение к наказанному? Да вы поселяете одно отвращение к наказующему. Вы хотите возбудить отвращение к виновному? Но вы возбуждаете к нему сочувствие. Разве можно, не огрубев душевно, без сожаления слушать вопли и смотреть на борьбу сильного с бессильным?»[130] «Из его «Вопросов жизни», — писал редактор журнала «Русская старина» М. И. Семевский о статьях Пирогова, — разлились потоки света на Россию»[131].

И в должности цензора Пирогов не изменял своему долгу человека и гражданина. Правда, попечителем Одесского учебного округа он пробыл недолго: ему пришлось выйти в отставку, что во многом было обусловлено непростыми отношениями с императором.

Однако вдвойне сложная задача цензуры «отделять зерна от плевел», охранять государство от вредных влияний, не нарушая при этом принципа гласности, не всеми и не везде выполнялась добросовестно. Со временем становилось ясно, что для обеспечения общественного спокойствия, нарушаемого радикальной публицистикой, одной цензуры недостаточно.

Практика показала, что Цензурный комитет, как ни укрепляй его кадрами и ни наделяй дополнительными полномочиями, не в состоянии был справиться с нарастающим потоком все новых и новых журналов, газет, в которых политические отделы постепенно стали занимать главенствующее место. Допускаемые на их страницах неточности, вольные комментарии служили для властей поводом к тому, чтобы требовать закрыть, остановить издание того или иного органа.

Власть долгое время проектировала и полагала возможным ввести некий кодекс поведения журналистов, руководствуясь которым они должны были бы сами осуществлять некую внутреннюю цензуру в конкретном издании. Прежде всего это касалось круга запретных тем, обращение к которым для власти было нежелательным. Такая установка легко ложилась на бумагу, в реальной же практике достигнуть понимания не удавалось. По сравнению с тем, как это было в прежние времена, поведение некоторых издателей обрело совершенно иное качество: они словно соревновались в том, кто больнее и острее «приложит» власть. Такое состояние периодической печати особенно беспокоило правительство. Постепенно публицистика как таковая стала восприниматься как раздражитель, заведомо вызывая негативную реакцию в коридорах власти. Запретительные меры, оставаясь нежелательными, были, однако, тем резервом, который время от времени правительству приходилось пускать в ход.

В конце 1858 года по инициативе Горчакова был создан Секретный комитет с целью «отвращения вредного влияния, могущего произойти от необузданности и неуместности печатного слова». Его задачей было «влиять на печать, направляя ее любовно, патриархально и разумно, входить в непосредственные сношения с журналистами и действовать на них назиданием и убеждением, отнюдь не вступая в цензурные права»[132]. Комитет так и не сумел подтвердить свою жизнеспособность, несмотря на то что вошли в него весьма влиятельные и авторитетные люди, и по прошествии года указом Александра II был распущен.

Дальнейшие поиски выхода из ситуации привели правительство к мысли о необходимости делать доступной информацию, которая бы ясно и точно, без искажений и вольных комментариев доводила до читающего населения смысл и содержание осуществляемых мер. Тогда же был создан министерский орган — газета «Северная почта», патронировавшаяся министром внутренних дел Валуевым. Первой общеправительственной газетой стал «Правительственный вестник», затем появились и другие: официозное «Наше время», консервативные «Весть», «Гражданин», «Русский мир».

«Разгул» стихии общественного сознания вызывал беспокойство не только у власти. Обосновывая необходимость позитивного воздействия на состояние общественной мысли, Михаил Никифорович Катков (1818–1887) в ту пору писал: «Одних запретительных мер недостаточно для ограждения умов от несвойственных влияний; необходимо возбудить в умах положительную силу, которая бы противодействовала всему, ей несродному. К сожалению, мы в этом отношении вооружены недостаточно»[133].

Именно издания Каткова постепенно стали главным публицистическим рупором правительственной политики. И это не случайно. Правительству необходимо было найти поддержку среди тех публицистов и органов печати, которые видели в самодержавии единственное для России средство спасения. И Катков оказался именно такой фигурой. Он весьма умело стал использовать переданную ему в управление газету «Московские ведомости» и собственный журнал «Русский вестник» с целью воздействия на общественное мнение и давления на государственную власть. Ему удалось занять весьма прочное место среди «западников» и «славянофилов», примыкая то к одним, то к другим или опровергая тех и других — в зависимости от ситуации. Сегодня его бы причислили к так называемым медиамагнатам, внешне независимым от правительства, а по существу стоящим на весьма удобных для власти национал-патриотических позициях. Талантливый публицист, Катков умел завоевывать симпатии публики, и мнение газеты, балансирующей порой на грани серьезных общественных противостояний, вызывало гораздо больше доверия и внимания, чем многочисленные официальные разъяснения и опровержения. Однако и его позиция не всегда была последовательной.