Читать книгу "Фантомные были - Юрий Поляков"

– Нету. Смыли…

– Смы-ыли! – Жуткое слово пронзило навылет слышащую «голоса» отечественную интеллигенцию.

– Смы-ыли! – болью отозвался этот вандализм на всех думающих кухнях страны.

– Смы-ы-ыли! – сжались в бессильном гневе кулаки. – Мы вас самих всех когда-нибудь смоем, сволочи!

А тем временем прозаик Тундряков вышел из запоя, трезво посмотрел на вещи и разоружился перед Советской властью. В «Литературной газете» появилась его душераздирающая исповедь о том, с каким злодейским коварством, туманя мозг алкоголем и соблазняя плоть юными отказницами, у него вымогали и вымогли-таки подпись под петицией Гельсингфорсской группы. В ЦК посовещались и решили поощрить такую редкую самокритичность. Поступило указание перемонтировать фильм «Двое в плавнях», дать какую-нибудь премию и пустить вторым экраном.

Ермаков срочно позвонил Репьеву, Репьев – Уманову. Глава Седьмого объединения вызвал дядю Витю и приказал: «Давай как обычно!» Кудесник перемонтажа пошарил по полкам, заглянул во все шкафы и подсобки: «Нету!» – «Как – нету?» Обыскали все углы и закоулки, провели служебное расследование, и выяснилось невероятное: картина смыта, причем обманным способом, без малейшего разрешения начальства! Полетели головы, а уцелевшие лишились тринадцатой зарплаты. Уманов слег с неподтвердившимся инфарктом и переждал бурю в больнице. Делом заинтересовались в КГБ, ведь за вычетом добытого серебра Жарынин нанес ущерб государству в размере 860 358 (восьмисот шестидесяти тысяч трехсот пятидесяти восьми) руб. 49 коп., затраченных на производство фильма. А это, между прочим, хищение в особо крупных размерах…

Диму, который уже успел хлебнуть диссидентской славы, обжить лучшие московские салоны инакомыслия, выпить на брудершафт со светочами неброского сопротивления, отмстить неверной жене в объятиях раскомплексованных антисоветчиц, – арестовали прямо в ресторане Дома кино, на глазах у коллег, изнывавших от тайной зависти: власть делала Жарынину биографию. На следующий день Непилова собрала вещи и ушла к Взорову, подав на развод, чего делать, конечно, не следовало бы. Узника совести можно разлюбить, ему можно изменять направо и налево, его можно бить по щекам и заставлять кормить чужих детей, но разводиться с ним нельзя ни в коем случае. Неинтеллигентно! Молодая глупая Ирочка этого просто не понимала. Подлец Взоров бросил ее через полгода. Актерская карьера дурочки тихо не задалась, ролей не было. Подученные режиссеры объясняли, что у нее-де немодная внешность. Тогда Непилова, первая в Москве, решилась на рискованную пластическую операцию и стала похожа на пьющего прапорщика. Тем не менее после Перестройки она удачно вышла замуж за полупарализованного шотландца и поселилась в его неотапливаемом родовом замке на берегу холодного моря.

…А московские кухни содрогались от страшных вестей: коммуняки не только смыли великий фильм, но и упрятали молодого гения за решетку. Радиоголоса негодовали, в рукописных журналах, выходивших тиражом от двух до пяти экземпляров, печатались восторженные рецензии на уничтоженную ленту, члены Гельсингфорсской группы разразились новой инвективой. В итоге возмущенный Запад отказался поставлять в СССР трубы большого диаметра для газопроводов. Скандал обрастал слухами, мол, Жарынин в тюрьме объявил голодовку, был жестоко избит, помещен сначала в карцер, а потом в больницу. В зарубежной прессе развернулась могучая кампания за освобождение узника совести.

Окрыленные изменой Непиловой, несколько пассионарных молодых евреек выразили готовность выйти за Диму замуж, чтобы, когда он отсидит, перенести его на своих узеньких плечах из Красного Египта в Свободный Мир. Слухи множились, становясь все невероятнее: поговаривали, будто фильм смыли по приказу Политбюро. Как известно, старенький Брежнев любил в дачном уединении посматривать новинки советского и мирового кино, но, увидев «Двоих в плавнях», он впал в неописуемую ярость и получил апоплексический удар, из-за чего нижняя челюсть окончательно вышла у него из повиновения, и это, без сомнения, ускорило падение тоталитаризма, ибо на смену генсеку, едва ворочавшему языком, со временем пришел Горбачев, болтавший так много, быстро и бестолково, что не выдержит никакой общественно-политический строй!

Кстати, Дима, выйдя из больницы, не поощрял глупые россказни про инсульт Брежнева. Все думали, он скромничает. Но Сен-Жон Перс говорил: «История – это всего лишь слухи, попавшие в учебники». «Из какой больницы?» – спросит читатель. Отвечу: из Ганнушкина.

4. Палата № 3

Следователь делал все возможное, чтобы связать вандальный проступок Жарынина с подрывной работой Гельсингфорсской группы. В диссидентское подполье его втянул якобы прозаик Тундряков, который, узнав об уничтожении фильма, ушел в новый протестный запой и отбил телеграмму в поддержку Солженицына, как раз предложившего Америке сбросить на Советский Союз атомную бомбу. На допросах Дима вел себя странно, повторяя на все лады: «Я смыл свой позор!» Когда его пугали расстрелом за огромный ущерб, нанесенный государству, он твердил: «Бездарность страшнее смерти!» А на прямые попытки выяснить его связи с правозащитниками и прочими борцами за нашу и вашу свободу он отвечал словами Сен-Жон Перса: «Свобода – это всего лишь приемлемая степень принуждения! Не более! Смените топор на гильотину и ощутите себя свободными!» Бывалый дознаватель, услышав такое, понял: с подследственным происходит неладное, и отправил его к Ганнушкину на экспертизу.

Все «голоса» тут же гневно донесли: великий режиссер Дмитрий Жарынин стал жертвой психиатрических репрессий. Промеж впечатлительной художественной интеллигенции, видевшей на фестивале фильм Формана «Пролетая над гнездом кукушки», поползли мрачные слухи, будто смельчаку сделали лоботомию и бесстрашный борец с режимом превратился в улыбчивый патиссон. Начался сбор подписей в защиту госпитализированного таланта. Однако в реальности все было по-другому. Обследовавший Диму доктор Мягченко втайне, как и все, сочувствуя диссидентам, пришел к горькому заключению: гонимый гений на самом деле страдает душевным недугом, которой дремал в генах и развился в результате сильного нервного потрясения, вызванного творческой фрустрацией вкупе с предательством любимой женщины. Персонал психушки тоже слушал ночами «голоса» и знал, конечно, что у нас в палате номер три находится на излечении и голодает тот самый режиссер Жарынин, которого жалели из-за измены гулящей Непиловой. И когда он в очередной раз отказался от пищи, к нему послали заведующую пищеблоком Маргариту Ефимову, разведенную даму, воспитывающую десятилетнего сына.

Одетый в застиранную казенную пижаму, он одиноко сидел за столом и грустно смотрел в зарешеченное окно. Перед ним стояла кружка чая и нетронутая миска пшенки с обжаренным куском докторской колбасы. Увидев вошедшую, режиссер оживился, поднял свои густые брови и по-гусарски заулыбался: гостья в белом халате была молодой, миловидной и телистой особой.

– Голубчик, – ласково проговорила она, стараясь подражать стареньким психиатрам, – почему же вы не кушаете?

Он несколько минут молча изучал гостью с головы до ног, забираясь взглядом в самые тайные уголки души и тела, и наконец проговорил низким приятным голосом: