Читать книгу "Око за око - Гарри Тертлдав"

Он присел рядом с человеком, которому осталось жить совсем немного. Несчастный посмотрел на Мордехая.

— Благослови меня, отец, я очень много грешил, — задыхаясь, попросил раненый. Из носа и рта хлынула кровь.

Мордехай знал, что такое последнее причастие, но не представлял себе, как следует себя вести. Впрочем, это уже не имело значения: поляк умер прежде, чем он успел что-то сказать. Анелевич огляделся в поисках тех, кому пригодилась бы его помощь.

Бум!

На севере, с той стороны, где находился Пётркув, раздался еще один взрыв. Это было довольно далеко, и он показался Мордехаю не таким громким. Если немцы хотели попасть в то же самое место, их точность оставляла желать лучшего. Расстояние между ракетами составляло не меньше нескольких километров.

Бум!

Еще один взрыв, теперь заметно ближе. Анелевич упал на одно колено. Кусок листового металла рухнул на землю в двух метрах от того места, где он стоял. Если бы… Анелевич старался не думать о таких вещах.

Пленные бросились к северной границе лагеря. Анелевич огляделся по сторонам и понял, что произошло: летающая бомба приземлилась прямо на сторожевую башню ящеров и пробила здоровенную дыру в колючей проволоке, окружавшей лагерь. Более того, осколки повредили две соседние башни — одна из них загорелась, другую взрывная волна сбросила на землю.

Анелевич побежал. Лучшего шанса на спасение не будет. Ящеры открыли огонь с дальних сторожевых башен, но они не рассчитывали, что из строя выйдут сразу три. Некоторые бегущие люди стали падать, но другие продолжали мчаться к дыре, за которой их ждала свобода.

Как и у первой летающей бомбы, упавшей на лагерь, часть корпуса осталась лежать возле воронки. Куски металлической обшивки разбросало в стороны — один из них едва не прикончил Анелевича. До войны он изучал инженерное дело и теперь с интересом посмотрел на баки — для топлива? — защищенные стекловатой, и на странные механизмы и трубки. Ему еще никогда не приходилось видеть ничего подобного. Ужасно захотелось изучить механизм, но он понимал, что нужно побыстрее выбираться из лагеря.

Пули со звоном отскакивали от металлической обшивки бомбы. Мордехай побежал. Ящеры тут же принялись стрелять в него. Он упал и покатился по земле, делая вид, что его подстрелили, чтобы убедить ящера перенести обстрел в другое место. Дождавшись этого, он вскочил на ноги и вновь побежал.

— Хитрый ублюдок! — крикнул кто-то по-немецки у него за спиной.

Он оглянулся. Как и следовало ожидать, Фридрих воспользовался представившимся шансом. Люди впереди рассыпались веером, одни устремились к кустарнику, до которого оставалось несколько сотен метров, другие ринулись по дороге, ведущей в Пётркув, третьи бежали на запад или восток через поля к фермам, где рассчитывали укрыться.

Фридрих мчался рядом с Анелевичем.

— Проклятье, кажется, нам это сойдет с рук! — прокричал он.

— Kayn aynhoreh! — воскликнул Мордехай.

— Ну, и что ты сказал? — спросил немец.

— Нечто вроде «не гневи судьбу». — Фридрих крякнул в знак согласия.

Пули теперь до них не долетали. Ящеры не стали преследовать пленников, которые сбежали первыми, сосредоточившись на том, чтобы удержать в лагере остальных.

Фридрих свернул в сторону, чтобы между ним и лагерем оказался кустарник, и, тяжело дыша, перешел на быстрый шаг. Анелевич последовал его примеру.

— Ну, Шмуэль, проклятый еврей, теперь мы остались вдвоем.

— Так и есть, вонючий нацист, — ответил Мордехай.

Они криво улыбнулись друг другу. Каждый из них вроде как пошутил, но Анелевич имел в виду именно то, что сказал, и у него было ощущение, что Фридрих относится к евреям ничуть не лучше, чем сам он к нацистам.

— Что будем делать? — спросил Фридрих. — Если не считать того, что пойдем дальше.

— Прежде всего нужно уйти подальше от лагеря, чтобы пас не выследили собаками или каким-нибудь другим способом. А потом… Может быть, удастся примкнуть к местным партизанам и попытаться немного испортить жизнь ящерам. А может быть, и нет В этой части Польши практически не осталось евреев — благодаря вам, нацистским ублюдкам.

Теперь Анелевич говорил совершенно серьезно.

— Ну, я и сам мог бы тебе кое-что рассказать, — ответил Фридрих.

— Не сомневаюсь, — проворчал Мордехай. — Оставь при себе, иначе мы вцепимся друг другу в глотки — вот ящеры повеселятся! Кроме того, местные поляки не любят евреев.

— Да уж, — с угрюмой уверенностью согласился Фридрих, и Анелевич понял, что ему совсем не хочется знать подробности.

— Но и немцев они тоже не любят, — закончил свою мысль Мордехай. Фридрих нахмурился, но спорить не стал. — Лучше всего отправиться в Лодзь. Это крупный город, чужаки там не так заметны, как в Пётркуве. И там осталось немало евреев.

— Давно мечтал о встрече с ними, — фыркнул Фридрих, но тут же заговорил серьезно. — Впрочем, вы, еврейские ублюдки, знаете про подполье больше других, не так ли?

— А вы, нацистские ублюдки, вынудили нас уйти в подполье, не так ли? — спросил Анелевич. — Значит, в Лодзь?

— В Лодзь, — согласился Фридрих.

* * *

Капуста, черный хлеб, картофель. Для разнообразия турнепс и свекла. Генрих Ягер жалел, что он далеко от линии фронта — там хотя бы давали мясные консервы и масло. Конечно, питаясь капустой, черным хлебом и картофелем, с голоду не умрешь, но через некоторое время начинаешь понимать, что тебе хочется чего-нибудь другого. И хотя работа, в которой он принимал участие, имела огромное значение, жизнь в Германии стала холодной, серой и скучной.

Он проткнул вилкой последний кусок картошки, подобрал последний кусочек квашеной капусты на тарелке, подобрал хлебом остатки соуса — нельзя не признать, что качество хлеба сейчас выше, чем в 1917 году. Однако хорошим его все равно не назовешь.

Ягер встал, отнес тарелку и столовое серебро к столику для грязной посуды, за что получил благодарность судомойки, и вышел из столовой. Открыв дверь, он столкнулся с высоким человеком в черной униформе СС, обильно украшенной серебром.

Полковник СС заключил Генриха в свои могучие объятья.

— Ягер, проклятый сукин сын, как поживаешь? — пророкотал он.

Несколько физиков, которые обедали вместе с Ягером, удивленно и даже испуганно смотрели на невероятное явление, посетившее их спокойный уголок.

Жизнь осталась холодной и серой, но она перестала быть скучной.

— Привет, Скорцени, — ответил Ягер. — А как ты? — Рядом со штандартенфюрером Отто Скорцени жизнь могла внезапно оборваться, но она никогда, никогда не бывала скучной.

Длинный шрам на левой щеке эсэсовца превратил его улыбку в жуткую гримасу.

— В лучшем виде.