Читать книгу "Убийства на фоне глянца - Алисия Хименес Бартлетт"

– Может, и согласится, но бушевать будет – только держись, это точно.

– Да какая теперь разница – больше он будет бушевать или меньше? Гнев, как и любовь, невозможно измерить никакими мерками.

Мысль, которую я только что высказала, была очень верной, и тем не менее, рассуждая о гневе, можно обнаружить целый ряд степеней: просто гнев, сильный гнев, дьявольский гнев и гнев вселенский. Если приравнять последний к землетрясению, то оно стерло бы с лица земли город средней величины. Где находился его эпицентр? Затрудняюсь сказать с точностью, но начальники обычно начинают сильно нервничать, когда хотя бы один из элементов подчиненной им системы выпадает из-под их непосредственного контроля. Хотя понятно ведь, что мы с Гарсоном столько времени просидели в Мадриде отнюдь не потому, что нам так понравилось здешнее гостеприимство. Кроме того, мы могли предъявить конкретные результаты нашей работы, и они наглядно доказывали, что выделенные нам средства потрачены с толком. Но возражать комиссару не имело смысла: мы не присутствовали в комиссариате, не сидели там, не входили, не выходили, и по утрам в одиннадцать часов нас никто не видел стоящими в очереди перед кофейным аппаратом. Да, это действительно давало нам ощущение независимости и некую возможность, хотя бы теоретическую, дышать свободно, что, естественно, плохо вязалось с представлениями нашего комиссара о работе в сплоченной команде.

Надо добавить, что мы не сообщили ему, какую именно помощь должен оказать нам Молинер в Мадриде, пообещав позднее составить подробный отчет. От Коронаса мы услышали типичные для разгневанного шефа претензии: ему не хватает людей, ему не хватает денег, мы вовремя не сообщали ему о ходе расследования, ловко уходили от ответственности и сеяли вокруг себя покойников, как другие сеют петрушку. Если бы он высказал мне все это, когда я только-только поступила на службу в полицию, я бы на следующий день подала в отставку. Но я уже нарастила защитный слой, который подпитывается опытом, и потому я просто исполняла роль в давно написанном сценарии, и роль эта сводилась к тому, чтобы терпеть, коротко что-то отрицать, сто раз повторять одно и то же рутинное объяснение и в конце долгой речи Коронаса выпалить “будет исполнено”, что в былые времена показалось бы мне дикой глупостью.

Молинер прилетел в три, и мы поехали встречать его в аэропорт. Он выглядел довольным. Как мне подумалось, очередная поездка в Мадрид помогала ему немного отвлечься от личной драмы – он хотя бы на время покидал опустевший дом.

– Значит, вы хотите, чтобы я выдал себя за киллера. Черт, совсем как в добрые старые времена! Сколько уж лет мне не случалось участвовать в таких шутках.

– Боюсь, это будет не совсем то, что ты воображаешь. Тебе не придется внедряться в преступную организацию, да и особого риска тоже нет. Ты должен припугнуть одну девушку.

– Чтобы она заговорила?

– Было бы лучше, если бы она показала тебе полученные деньги.

– А действовать можно будет жестко?

– Действуй осторожно, у нас нет совсем никакого прикрытия, но главное – мы вообще не уверены, что она виновата. Если ты ее тронешь, можешь получить на свою голову жуткий скандал. Напугай как следует – будет вполне достаточно.

Он кивнул, взвешивая предоставившуюся возможность блеснуть и поразвлечься. Я восхищалась им: вот настоящий полицейский, просто вездеход, неспособный думать без жетона, вставленного ему в мозг. На нашей службе явно не хватало таких людей, как Молинер. Будем надеяться, он скоро позабудет, что от него ушла жена, ведь жизнь начинала ему казаться наполненной до краев, как только он получал приказ расследовать очередное убийство. А сама я разве сильно отличаюсь от него? Вероятно, тоже постепенно превращаюсь в представительницу того же вида. Зацикленность на работе не осознавалась напрямую и даже не всегда проявлялась в каждодневной жизни, но, вне всякого сомнения, сидела у нас внутри как зловредный червь.

Я отчетливо почувствовала эту опасность – или возможность такой судьбы, – когда зазвонил мой мобильник и я услышала голос Аманды:

– Петра, ты совсем пропала и не подаешь признаков жизни, вот я и звоню, чтобы сказать, что уезжаю из Барселоны.

Я совершенно забыла про сестру, как забыла и про ее беду, про ее существование, про ее призыв о помощи, про свое гнусное поведение… про все. И сейчас даже не сумела как следует притвориться.

– Куда ты уезжаешь?

Она коротко хохотнула:

– К себе домой. Я живу в Жироне, ты не забыла?

– Почему ты уезжаешь?

Она опять засмеялась:

– Петра, у тебя там нет поблизости зеркала? Посмотри на себя, пожалуйста, и если у тебя глаза потухли, а лицо стало зеленым, значит, ты должна несколько дней отдохнуть.

– Да, разумеется. Но все-таки мне хотелось бы знать, почему ты вдруг решила вернуться. Есть какая-то особая причина?

– Думается, пора смириться с реальностью. Энрике уйдет, а я останусь с детьми, вот тогда у меня и появится время подумать, как поступить со своей жизнью. Так говорится?

– Что-то вроде того. Но знаешь, мне это кажется правильным решением.

– А у меня есть выбор?

– Ну, всегда лучше смириться с реальностью, чем…

– Трахаться с полицейскими?

– Я этого не говорила…

– Знаю, это у меня шутка такая. А еще я хочу попросить у тебя прощения. Наверное, моя реакция выглядела дикой, но я была не в себе. Сама знаешь, что происходит, когда от тебя уходит муж.

– Я тоже вела себя не слишком хорошо. Послушай, я вот-вот закончу работу в Мадриде.

– Что, дело завершается?

– Не знаю, завершается оно или нет, но мне надо вернуться в Барселону не позже послезавтра. Почему бы тебе немного не подождать? Тогда мы сможем попрощаться по-хорошему.

– Думаешь, я успею переспать еще с одним полицейским?

– Попробуй соблазнить комиссара – окажешь мне большую услугу. В последнее время у него кошмарное настроение.

Теперь она смеялась искренне, и ее смех меня успокоил.

– Договорились, я дождусь тебя, но если твое возвращение сорвется и тебе придется остаться в Мадриде, не забывай обо мне.

– Да не забыла я о тебе! Просто не хотела мешать.

Естественно, она не поверила. Я не сумела придать своей лжи нужную долю убедительности. Речь ведь не шла о попытке выманить признание у подозреваемого, то есть мне это было попросту неинтересно. Хотя в душе я не переставала упрекать себя. За что? За отсутствие настоящих родственных чувств? Наверное, действительно следовало посмотреться в зеркало и обратить внимание на зеленоватые круги под глазами – очевидный сигнал, предупреждающий о том, что я могу сойти с ума. Меня мучило, что я забыла про свою сестру? Но ведь куда хуже было бы забыть про расследование, за время которого случилось столько жутких убийств. Я вдруг ощутила неподъемную усталость, какая наваливается на меня всякий раз, когда я пытаюсь заставить свою совесть подчиняться чужим правилам. Семья и долг – от этого тандема меня тошнит, и тем не менее никуда мне от него не деться.