Читать книгу "Человек, который видел сквозь лица - Эрик-Эмманюэль Шмитт"

Время от времени я заставлял себя здраво оценить собственное поведение и почти преуспевал в этом, внушая себе, что честно работаю на Пуатрено, Шмитта и Терлетти, уступив своей страсти к расследованиям. Однако тут же осознавал зыбкость своих оправданий – все они принадлежали к области разума, а я руководствовался не только им; еще какой-то импульс, глубинный, слепой, мощный, неодолимый, толкал меня к оправданию жестокости Момо. И если в своих первых письмах я пытался умерить ярость мальчишки, то теперь, забыв о сдержанности, позволял ему изливать свою ненависть.

Так кто же говорит во мне? Кто действует во мне?

Эти вопросы, которые Шмитт задавал себе во время нашей встречи в кафе, теперь мучают и меня. Кто пишет, когда я пишу? Ему-то теперь все ясно: он живет в обществе своих мертвецов, избранных мертвецов, которые вдохновляют его, критикуют, тормошат, направляют, дабы внедриться в мир живых. Ну а со мной как? Дважды я ждал – а может, боялся – встречи с моим мертвецом: первый раз со стариком в больнице, второй – с узкоглазым человеком; увы, оба они принадлежат к банальной действительности. Не знаю, что заставляет меня стремиться к тем, кого я не понимаю, – к писателю, к Богу, к Великому Глазу, к подростку-фанатику. Что понуждает непрерывно анализировать, а не жить как живется?

Шмитт подходит к моему домику, вокруг него носятся собаки. Я выхожу к нему навстречу.

Увидев меня, маленькая Дафна приносит мне мяч, чтобы я принял участие в их игре. Но я не реагирую, я еще не привык к этим бурным забавам.

Шмитт выхватывает у нее мяч, чтобы продолжить собачий чемпионат, а сам осведомляется, как мои дела. Я не посвящаю его в свои душевные терзания, а начинаю рассуждать о муках творчества и признаюсь, что мне не терпится завершить мое повествование о беседе с Великим Глазом.

– Ты не хочешь писать, Огюстен, ты хочешь покончить с этой писаниной.

Собаки прыгают все выше и выше, стараясь ухватить мяч, который он держит в поднятой руке. И внезапно я осознаю, что связывает эту троицу четвероногих с этим двуногим – радость бытия. Даже когда я вижу его за письменным столом, он улыбается – внимательный, счастливый, сосредоточенный, всецело поглощенный своей задачей, – ну вылитый пес, бегущий за мячом.

– Никогда ничего не делай с желанием поскорей закончить; делай это, просто чтобы делать. Люди из кожи вон лезут, трудясь ради будущего, и никогда – ради настоящего. Они только готовятся жить, а не наслаждаются своей нынешней жизнью. Запомни: ты пишешь свой рассказ здесь и сейчас, а не тогда, когда он будет закончен.

– Мне страшно.

– Браво, так и надо!

– Неужели вам тоже бывает страшно?

– Бывает – когда мне хорошо работается. А когда плохо, я не чувствую никакого страха.

– Не понял?

– Творчество рождается из равновесия страха и мастерства. Если ты слишком боишься, тебе ничего не удастся создать. Если ты слишком хорошо владеешь мастерством, то никакая опасность тебе не грозит, но из-под твоего пера не выйдет ничего путного.

– Но ведь мастерство со временем оттачивается. Мне кажется, сегодня вы чувствуете себя гораздо увереннее, чем вчера.

– Вот тут-то и кроется ловушка… Именно поэтому некоторые творческие личности топчутся на месте, а то и деградируют, притом что блестяще владеют техникой в своей области. И вот они усердно сочиняют книгу за книгой, не испытывая при этом священного трепета. А те, кто опирается на свое растущее мастерство, не боясь при этом растущего страха, рискуют вдвое больше, но зато им-то и уготованы приятные сюрпризы. Я прекращу писать, как только перестану дрожать от страха. Ну а что у тебя?

– В который раз выбросил очередной вариант. Не могу овладеть сюжетом.

– И прекрасно! Бойся сюжетов, которыми можно овладеть. Пусть лучше они довлеют над тобой. Чем дальше я продвигаюсь в работе, тем меньше понимаю, кто во мне пишет, когда я пишу. Мне пишется помимо меня.

Я вздрагиваю. Безумно хочется выложить ему все, что меня терзает, – мои смятенные мысли, мою раздвоенность, какие-то непонятные силы, побуждающие меня сближаться с ним и одновременно поддерживать смертоносную дружбу с юным фанатиком.

Шмитт внимательно смотрит на меня, его лицо подергивается от нервного тика.

– Не бойся, Огюстен, ты – полон. Твое лицо, твое молчание – все в тебе ясно свидетельствует о том, что в твоей голове кипят тысячи мыслей, и когда-нибудь они вырвутся на свет божий.

С этими словами он покидает меня и направляется к Майе, которая штудирует свои учебники по юриспруденции, жарясь на солнышке.

«Теперь я могу тебе сказать: пожары в Шарлеруа устроил я!»

Так я и думал. Вздохнув, я посылаю в ответ одно короткое слово:

«Все?»

Момо тут же отвечает:

«Все. Я гонял на мотороллере из конца в конец, и никто меня не заподозрил».

«Как же ты вывел из строя камеры наблюдения?»

«Очень просто: бросил клич на „Фейсбуке“: „Операция Свобода“. Наши ребята среагировали все как один. Тех, кто разбил камеры, потом замела полиция. Всех… но не меня!»

«Хитро придумано!»

«Я знаю: ты считаешь меня любителем, молокососом. Но это придало мне храбрости. Теперь я готовлю кое-что получше. Намного, намного лучше. Шикарное будет представление!»

На это я не отвечаю: пускай помучится – может, захочет рассказать мне все поподробнее. А в качестве наживки коротко пишу ему:

«На обратном пути, между двумя рейсами. Позвоню, как только смогу. До связи».

И закрываю ноутбук. Стоит ли проинформировать Терлетти? Ответ напрашивается сам собой, но я решаю его игнорировать. Терлетти подождет. Нечего сажать за решетку невиновных…

Проходя мимо музыкального центра, ставлю диск с песнями Умм Кульсум – другой, настоящей, – я начал ее слушать после ухода из газеты. На фоне пения скрипок с их вкрадчивыми пиццикато ее голос, гибкий, густой, ласкающий, течет медовой струей, играет тысячами оттенков. Умм Кульсум не просто поет – она трогает мое сердце, ласкает нежно, как мать, как сестра, как возлюбленная. Мои заботы бесследно растворяются в этих тягучих мелодиях, тело становится моим лучшим другом. Я погружаюсь в сладостное небытие на волнах этой музыки.

И вдруг до меня доносятся какие-то дробные, сухие, четкие удары.

Откуда они, эти звуки? Может, это потрескивают потолочные балки, которые грызет жучок-древоточец? Убавив громкость звука, я поднимаю глаза к потолку в поисках трещин, трухи. Нет ничего. А удары звучат все чаще.

Прислушавшись, я определяю, что шум идет со стороны окна, выходящего на улицу.

Выглядываю из него и вижу на дороге за стеной следователя Пуатрено в сопровождении верного Мешена, которая бросает в оконо мелкие камешки.

В полном изумлении я распахиваю створки. Как она меня нашла?