Читать книгу "Мои посмертные воспоминания. История жизни Йосефа «Томи» Лапида - Яир Лапид"

Я вспомнил этот рассказ через много лет, сидя в новом кабинете и глядя на улицу сквозь пуленепробиваемое окно.

Министерство юстиции – единственное, расположенное в преимущественно арабском Восточном Иерусалиме, благодаря чему я и удостоился бронированного офиса и бронированного «вольво», который из-за своего веса – две тонны – ломался через день и с трудом одолевал подъем на пути из Тель-Авива в Иерусалим. Впервые в жизни я понял значение выражения «в плену успеха».

Моя главная проблема была в том, что нам, по сути дела, удалось достичь девяноста процентов из поставленных целей уже в день формирования правительства. До того все думали, что мой лозунг «Правительство без ортодоксов!» – пустой предвыборный ход. Ортодоксы входили в абсолютно все правительства начиная с самого первого, и никто не верил, что возможно не допустить их туда. Этот тектонический сдвиг имел важное общественное, экономическое, моральное значение, но он означал также – во многих смыслах – начало конца партии «Шинуй». Партии, осуществившие свое предназначение, обречены на исчезновение. Если мы достигли своих целей в первый день заседания правительства – куда же нам двигаться дальше?

Тем временем наши отношения с Шароном развивались. У нас с ним был своего рода союз толстяков. Он был последним человеком, напоминавшим мне отца, которого у меня забрали. Если бы это не было так грустно, я бы сам посмеялся над собой: мне уже семьдесят три, у меня внуки, я почти на тридцать лет старше отца, который вышел из нашей спальни и больше не вернулся, но во мне все еще жива надежда, что он когда-нибудь появится на пороге.

Шарон, у которого было чрезвычайно острое чутье на людей, мгновенно распознал во мне это чувство и сразу принял меня как родного. Мы проводили вместе за накрытым столом долгие часы – сплетничали, обменивались шутками и анекдотами и, конечно же, вели серьезные разговоры о судьбе страны. Он был таким же толстым, как мой отец, таким же образованным, остроумным и полным человеческого тепла. Проблемой было то, что он не был моим отцом.

Шарон, как и я, был последним в своем роде. Я был последним из тех, кто помнил Холокост, а он был последним из поколения титанов, которые основали Израиль и отождествляли себя с ним настолько, что не видели разницы между собой и государством. Он полагал, почти бессознательно, что то, что хорошо для него, благо и для страны. Было что-то царственное в том, как он усаживался на своей ферме за большой стол, на котором стояло блюдо с целым барашком, фаршированным рисом, в окружении детей и внуков, помощников, почитателей и высокопоставленных чиновников в костюмах и галстуках, сидевших бок о бок с соседскими фермерами в рабочих комбинезонах, с мозолистыми руками.

За все годы нашего знакомства я ни разу не слышал, чтобы он кричал. Все проявления его пресловутого дурного характера сводились к ядовитым замечаниям и комментариям, часто потрясающе смешным. Более того, он был вежлив настолько, что иногда это казалось пародией. Всякий раз, когда к нему в кабинет входила женщина, он тут же вставал – непростая задача, если учесть, что для этого ему надо было отдвинуться вместе с креслом, положить руки на стол, сделав усилие, подняться и медленно, с одышкой, выпрямиться. Бедная женщина, как правило, была уже вся красная от неловкости и смущения оттого, что ради нее пришлось совершить столько усилий.

С другой стороны, Шарон был политиком без комплексов, никогда не брезговавшим мелкими кулуарными интригами. Именно из-за отождествления себя со страной он относился к окружающим как к фигурам на шахматной доске, которыми всегда можно пожертвовать ради высшей цели. Это относилось и к его сыну, Омри, к которому он отправил следователей, расследовавших скандал с фиктивными некоммерческими организациями. Если он мог послать своего сына «на линию огня», то не следовало ли мне предвидеть, что, невзирая на нашу дружбу, он избавится от меня, как от старых лохмотьев, когда ему будет нужно.

Я не сержусь на него. Скорее всего, именно благодаря цинизму и отсутствию комплексов он и стал премьер-министром, в то время как я был лишь его заместителем.

Прошли месяцы, и я привык быть министром. Привык к окружающим меня телохранителям, к ненадежному служебному автомобилю, к тому официальному тону, с которым ко мне стали обращаться окружающие. Я старался не забывать, что пребывающий у власти склонен отдаляться от действительности. Завеса из почитателей, помощников и пресс-секретарей отделяет тебя от мира, и ты постоянно пытаешься заглянуть через нее, вспомнить, как ведут себя обычные люди.

Может пройти немало времени, прежде чем ты осознаешь масштаб своей работы.

Я был назначен членом кабинета безопасности, состоявшего всего из пяти человек, чья задача состояла в том, чтобы санкционировать особые, нестандартные, действия армии. В октябре 2003 года, сразу же после теракта в автобусе второго маршрута в Иерусалиме, Шарон собрал кабинет и сказал нам, что армия подготовила «список мишеней», который позволит быстро реагировать на любые теракты против Израиля. Министр иностранных дел Сильван Шалом заявил, что отказывается автоматически давать добро на акции, о содержании которых ему неизвестно.

– Невозможно, – сказал он, – чтобы офицеры и чиновники знали больше об этих операциях, чем министр правительства.

Я поддержал его, а Шарон кивнул, из чего я сделал вывод, что он согласен с нами.

Несколько дней спустя, ночью, мне позвонил военный атташе Шарона бригадный генерал Йоав Галант. «Мы собираемся атаковать базу “Исламского джихада” на территории Сирии», – сказал он. Я, естественно, предположил, что речь идет об акции, которая была согласована задолго до того, и, сказав «хорошо», положил трубку.

Через два дня после операции я прочитал в «Едиот ахронот», что среди членов кабинета было проведено голосование по телефону и что я проголосовал «за».

– Я не голосовал «за», – сказал я Галанту, – я только подтвердил, что принял к сведению.

– Но ты сказал «хорошо», – защищался Галант.

Я не стал с ним спорить, потому что, собственно, он был прав. Будучи семьдесят лет своей жизни обычным штатским гражданином, я инстинктивно предположил, что есть какая-то высшая инстанция, которая одна только и может санкционировать тайные операции армии за пределами страны. Нужно было один раз ошибиться, чтобы понять, что эта инстанция, собственно говоря, – я.

В декабре 2003 года я выступил на конференции в Герцлии.

– Время работает против нас, – сказал я. – У Ирана скоро будет атомная бомба; палестинцы одерживают победу в «демографической войне»; Европу мы давно упустили, поскольку не смогли ответить на фотографии палестинских матерей с ранеными детьми на руках; влияние американского еврейства уменьшается. Так что поселения – это цена, которую мы уже не можем больше платить.

Несмотря на то что Израиль – образцовая демократическая страна, на деле ею руководит меньшинство – лидеры поселений Иудеи и Самарии, которые, в свою очередь, представляют меньшинство из среды поселенцев. Их решение демографической проблемы состоит в том, чтобы привезти в Израиль еще миллион еврейских иммигрантов. Только никто не знает, где их взять. В глубине души они мечтают о переселении палестинцев на противоположный берег реки Иордан – решение не только варварское, но и совершенно невозможное. А когда заканчиваются все аргументы, они уповают на Бога. Во всем, что касается существования Государства Израиль сейчас и в будущем, я не советую полагаться только на Господа.