Читать книгу "Царь и схимник - Александр Холин"

Послушник в излюбленном, уже многажды залатанном батистовом подряснике стоял на коленях перед поставцом, на котором находились иконы Благоверного князя Александра Невского и Казанской Божией Матери. За поставцом в красном углу располагался большой кивот, где размещались иконы Иисуса Христа, Владимирской Божией Матери и Николая Мирликийского, ведь икона – в сущности, окно, через которое молящийся может заглянуть за край невидимого. Вот и готовящийся к пострижению неофит как раз поминал своего ангела-хранителя:

– …Ангеле Христов, хранителю мой святый, помилуй мя и помолися о мне грешном ко Господу Богу, и помози ми ныне, и в жизни сей, и во исход души моея, и в будущем веце…

Увидев, что у него гость, неофит поднялся с колен и низко поклонился настоятелю.

– Ты прости меня, Федор Кузьмич, – начал тот и немного замялся, потому что прерывать молитвенника было не в его правилах. – Вижу, готовишься основательно. Оно и правильно, все делать надобно не спеша, иначе и начинать нечего. Я зашел по поводу твоей дальнейшей жизни. Ты после пострига можешь остаться у нас, никто и слова не скажет. Но Саровский старец заповедовал отпустить тебя – дескать, в миру ты должен отыскать путь свой.

– Я и сам хотел говорить об этом, отец Рафаил, – подхватил Федор Кузьмич. – Только сейчас вспомнил, как сказал Христос в Гефсиманском саду: «Отче Мой! Елико возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты». Ежели суждено мне покинуть скит, то покину его, хоть и с сожалением.

– Не кручинься, Федор Кузьмич, – попытался успокоить его настоятель. – Я с братией тоже ухожу отседова в скором времени, потому как урядник из Пензенской жандармерии был намедни в поселке и спрашивал о ските нашем. Нас, конечно, не выдали, но жандармы все равно ведь дознаются. Так что лучше уходить к своим. Наши старообрядческие общины есть на Алтае и в Рипейских горах[103]. Ты уже знаешь, наверно, что о проступках поклоняющегося Сатане патриарха Никона, приведшего православие к расколу, ведал святой Ефрем Сирин за много сотен лет до того, ибо вот его предсказание:

«…Многие из святых, какие только найдутся тогда, в пришествие оскверненного, реками будут проливать слезы к святому Богу, чтобы избавиться им от змия, с великою поспешностию побегут в пустыни, и со страхом будут укрываться в горах и пещерах, и посыплют землю в пепел на главы свои, в великом смирении молясь и день и ночь. И будет им сие даровано от святого Бога; благодать Его отведет их в определенные для сего места, и спасутся, укрываясь в пропастях и пещерах, не видя знамений и страхований антихристовых; потому что имеющим ведение без труда сделается известным пришествие антихриста. А кто имеет ум на дела житейские и любит земное, тому не будет сие ясно; ибо призванный всегда к делам житейским, хотя и услышит, не будет верить и погнушается тем, кто говорит. А святые укрепятся, потому что отринули всякое попечение о сей жизни»[104].

Тебе это надо знать, инок, поскольку лишь Господь ведает, что тебе будет предписано исполнить. Но до Рипейских гор отсюда ближе, да и легче найти наши поселения. Только в больших городах ни с кем разговаривать не нужно. Также никому не надо знать, что ты принял постриг у нас, ибо монаха в миру ждет много неожиданных соблазнов, но если будешь верен избранному пути, Господь поможет тебе. Скоро истекают три года, которые отпущены были отцом Серафимом для твоего воспитания. Ты все выдержал и показал себя верным православным христианином, поэтому отпускаю тебя с чистым сердцем и совестью перед Господом нашим…

– Мне нужно сразу после мистерии пострижения покинуть скит? – озадаченно спросил Федор Кузьмич.

– Конечно нет, – замотал головой настоятель. – Просто меня несколько дней не будет, поскольку надо съездить в Пензу. Там я могу узнать, сколько времени есть у нас всех. Жандармы покинутую обитель не тронут, а вот ежели кто-то здесь останется, – отец Рафаил замолчал, но это молчание было красноречивее всяких слов.

Дверь за ним закрылась, а Федор Кузьмич еще долго смотрел на тяжелую дверную створку, будто там должны были вспыхнуть буквы Божьего благословения: что делать и куда идти. Тряхнув головой, он прогнал нехорошие мысли и снова принялся за чтение канона.

Федор Кузьмич не знал, сколько времени уже прошло, но в дверь снова кто-то постучал. Оказалось, это двое монахов пришли, чтобы проводить инока в центральную церковь скита. Они принесли ему сраченцу[105] и подождали за дверью, пока он переоденется.

Подземный скит состоял из нескольких больших гротов, в которых проводились богослужения, но центральный грот был особенным. Своды его подпирали две естественные колонны из сланца, за ними находился алтарь, а между этих двух колонн из внешнего мира в подземелье проникал луч солнечного света. Именно в этом месте должно было состояться пострижение инока Федора. Справа от солнечного лучика поставили аналой, на который поместили Псалтырь. Неофит сначала должен был сам прочитать священную книгу, а затем наступала мистерия пострижения, в момент которой читался апостол Павел.

Собственно, обо всех подробностях Федору Кузьмичу монахи скита рассказывали не один раз, только он сам боялся и чуть ли не дрожал от мысли: вдруг что-нибудь перепутает! Ведь инок, дождавшийся благословения на пострижение, прощается с прошлым навсегда, умирает духовно и отрекается от всех прошлых издевательств над собственной душой. Это каждый неофит должен понять и принять за годы подготовки к неоглядному служению Всевышнему. Недаром ведь ни одна из религиозных конфессий не производит служителей Господа, будто бы учеников в гимназиях. Обучить этому практически невозможно и настоящим монахом неофит станет только тогда, когда всем сердцем своим примет любовь Иисуса Христа к нашему безумному миру, познает боль, пронзающую сознание и весь внутренний мир человека с такой остротой, какой до той поры никогда не испытывал.

Коридор к подземному храму был довольно узким, и проходить по нему приходилось по одному: монах с факелом, за ним следовал неофит, замыкал шествие еще один факелоносец. Александр как никогда раньше чувствовал голос убиенного масонами отца. Казалось, темнота коридора расступилась, и там, у двери в храм, словно нищий на паперти стоит отец. Правда, он был в рыцарских доспехах, которые при жизни надевал только на Великие праздники, или же на Царский парад. Фигура рыцаря еще сильнее проступила в неверном свете факелов, но лицо его так и скрывала неотступная темнота.

Александр остановился напротив рыцаря и услышал его голос:

– Меня не печалит, сын мой, что ты оставил державу в руках брата своего. Он справится, ибо от рождения ему дан был талант от Господа. А ты, сын мой, наконец-то решил избавить меня от родительской тревоги о жизни твоей. Тяжко жить, осознавая грех свой и не имея возможности искупить вину свою. Но Господь услышал тебя, сын мой, ибо несть неискупляемого проступка. В будущей жизни никому не твори зла, сын мой. И все обиды гаси безропотно. Только терпение и вера принесут тебе любовь человеков и только молитва сможет помочь тебе заступиться за них… Иди же, сын мой, да спасет тебя Христос!