Читать книгу "Охота за призраком - Вячеслав Белоусов"

Он оживал на глазах. Свежий воздух, свет, а может быть, и гость с некоторых пор стали действовать на него явно благотворно.

Комната сына разительно отличалась от отцовской. Мебели здесь почти не было, возможно, поэтому она казалась просторной и привлекательной. Койка, столик, над ним маленькая фотография в деревянной самодельной рамке. Со снимка смотрела смеющаяся девочка-девушка. Тарас нагнулся, вгляделся. Нет, это была взрослая женщина, но очень красивая и до детскости молодая. Это и есть «изменщица», понял Тарас. Он открыл и укрепил захлопнувшееся от ветра окно и заторопился назад, но замер. Вещь, явно выпадающая из ансамбля предметов, составляющих эту комнату, заставила его остановиться. В углу прислонённый к стене стоял на длинных ножках видавший виды мольберт. На полу рядом лежала пустая бутылка из-под красного вина. Вино давно вытекло, если запах и был когда-то, то улетучился, пролитое темнело пятнами. Тарас развернул подрамник к себе. Мрачная акварель предстала ему.

Это был берег реки. Чёрный холм возвышался, притягивая глаз. Внизу тёмная стремительная вода. Вверху предгрозовое чёрно-синее небо без единого просвета. Несколько белых тонких берёзок, покосившихся от ветра, совсем с краю, и пеньки спиленных деревьев.

Ни кисти, ни красок, ни других принадлежностей автора-живописца. Мольберт и мрачная акварель чужими были в этой светлой, пронизанной солнцем, комнате…

— Я предполагаю, сын уехал к матери, — встретил возвратившегося Казачка хозяин. — Антон давно интересовался, где она, как? Но я не спешил рассказывать. Не хотел бередить ему душу. Он матери почти не видел… Не знает…

— Сессию завалит, — констатировал Казачок. — Вот молодость, что творит… Не вовремя.

Он присел за стол, огляделся. Порядка в комнате, конечно, не было. Но и скандального безобразия тоже не наблюдалось. Гнетущую обстановку создавали темнота и поведение хозяина на первых порах. Сейчас, при свете, всё переменилось. Квадратный стол действительно был завален, но это были солидные фолианты, рукописи, стопки бумаг, блокноты, толстенные книги в кожаных переплётах. В шкафах алели красные корочки сочинений Владимира Ильича Ленина с золотыми буквами на переплётах, чёрным цветом мерцали тома Карла Маркса, синел Энгельс. Тарас привстал, ему показалось, что он ошибся. В одном из шкафов на книжной полке он различил с десяток сочинений Иосифа Сталина.

— Да, ругайте старика, — торжественно выпрямился на диване Шальнов. — Оставил. Не сжёг. Более того, иногда открываю.

Казачку хорошо были известно: все сочинения и политические труды бывшего Генерального секретаря Коммунистической партии, маршала и диктатора Иосифа Сталина-Джугашвили после хрущёвских съездов партии запретили, изъяли и приказали уничтожить. У Шальнова они хранились без утайки, на видном месте. Но, по правде сказать, Тарас не был уверен, не завалялось ли несколько таких книжек и у него в шкафах. Увиденное он оставил без комментариев, лишь пометил себе — надо найти время, перебрать свою домашнюю библиотеку.

— Не послушался я Никиту Сергеевича, — приняв молчание Казачка за одобрение, продолжил Шальнов. — Не согласен, что всё так плохо было. Но то всё — вот здесь!

Шальнов ударил себя в грудь.

— Перед студентами я этого говорить не имею права. Только в рамках программы. Устав партии знаю и чту.

Шальнов куда-то заглянул, то ли под диван, то ли в свой рабочий стол. В руке у него появился бронзовый бюст усатого вождя.

— И это тоже сохранил! Мы вместе с ним воевали и фашистскую гадину уничтожили! Куда от этого денешься? Его заслуга. Под Москвой враг стоял. За горло взял. Если бы не он… А тут, на тебе, взять и забыть? Мы с ним умрём! Для моего поколения он — идол!

«Что это старичок захорохорился?» — подумал Казачок. Похоже было, что Шальнов ему исповедовался. Тарас наблюдал с интересом и тревогой — не свихнулся ли родитель в отчаянии от побега сына.

Между тем Шальнов успокоился, аккуратно засунул бронзовый бюст туда, откуда тот появился, тяжело опустился на диван.

— Вы жене писали о сыне? — поинтересовался Тарас.

— Писал. Телеграмму дал.

— И что?

— Пока ничего.

Шальнов внимательно уставился на Тараса, тому даже неприятно стало от его тяжёлого сверлящего взгляда.

— Вот, в милицию хочу заявить об исчезновении сына, — не то спрашивая, не то утверждая, сказал он. — Всё-таки времени много уже прошло?

— Можно и заявить, — поддержал Казачок. — Сколько поездом до Иркутска?

— Вам и это известно?

— Петров рассказывал. Я же вам говорил.

— До Иркутска далеко. Я там не был. Но ответа на телеграмму пока не получил.

Тарас взглянул на часы.

— Может, чайком я вас угощу, — тут же сделал попытку подняться с дивана Шальнов.

— Нет-нет! — замахал руками Тарас. — Я и так у вас засиделся. Побегу.

— А зачем приходили-то? — уже в дверях напомнил хозяин. — Что мой сын натворил?

— Всё нормально. Увидеть хотел. Побеседовать. Он у нас на положительном счету. Третий курс заканчивает ваш Антон?

— Третий.

— Ну вот. Должны понимать. Пора думать о будущем. О профессии. Но это, когда он вернётся, — Тарас заговорщицки поднёс палец к губам. — Вы тогда мне знать дадите. Через декана Петрова, договорились?

— Будет сделано, — прозвучал ответ.

И дверь захлопнулась.

Голгофа[22]

«Апельсин», он же Гришка непутёвый, он же начальник пожарной части номер двенадцать Григорий Поликарпович Бушуев, конечно, без шапки, рыжее тонкое пальто в охапке под мышкой — дома-то уже давно жара, это в столицах морозы — упёрся носом в заветную дверь на четвёртом этаже и нажал белую кнопку звонка.

— Тамарочка! — не утерпев, заколотил он в дверь. — Тамарчик! Открывай! Встречай, вернулся твой долгожданный!

Дверь не только не шелохнулась, за ней не раздалось ни звука, ни шороха.

— На базар убежала, — успокоил себя Григорий. — Придёт, а я уже дома.

Гриша покрутился на одной ноге, попрыгал (на вокзале решил не бежать в туалет, чтобы вонь домой не нести на подошвах), разыскал в кармане ключик, отпер дверь, ввалился.

Всё же хорошо в доме! Как это поэт писал — и дым отечества нам сладок и приятен. Точно. Куда ещё лучше? Лучше не сказать!

Он бросил пальто в угол, скинул туфли, пробежал в туалет и, успокоившись, зашагал в комнаты. Чуть меньше недели его не было, а душе кажется — месяц! Он бросил лёгкое тело в ободранное любимое кресло, огляделся.

Нет. Что-то здесь случилось без него? Он не узнавал квартиры.