Читать книгу "Кёсем-султан. Дорога к власти - Ширин Мелек"

Кёсем смотрела на джан-патриархов в немом восхищении. Это же надо – потомки Хюррем-султан, выбравшие не самый простой путь и идущие по нему, не ведая сомнений, не замечая преград! Сама Кёсем, наверное, не смогла бы.

Но что же делать с проклятым кинжалом? Как остановить череду смертей?

Сейчас Кёсем твердо была убеждена – это проклятый кинжал отравил чистую душу Ахмеда, ее замечательного, искреннего и любящего шахзаде Ахмеда. А затем он принялся за душу шахзаде Османа, извратив все то доброе и светлое, что в нем было, превратив человека в чудовище.

Страшная штука – старинные проклятья. И ведь не скажешь даже, что кинжал – творение шайтана: такого рода вещи просто не прощают неуважительного к себе отношения. Волей кинжала было оставаться с медальоном, а вдали от него он ломал людей, подчинял их собственным страстям, заставлял видеть мир чередой пороков и катастроф.

Доброе и злое странным образом уравновешиваются в этом мире. Казалось бы, что такого – жаждать овладеть какой-нибудь вещью? Особенно если ты – потомок всевластного рода Османов и весь мир – прах у твоих царственных стоп. Подумаешь, какая-то пылинка не хочет покорно укладываться под ноги, липнет к одежде… Отряхнуть ее, раздавить, да и дело с концом! Но иногда среди мириад пылинок попадаются особенные. И не скажешь даже, кто их посылает человеку, Аллах ли, шайтан ли, да и неважно это. Важно, что вместе с пылинкой сильному мира сего посылается испытание. Выдержишь его – получишь благословение на все дальнейшие дела, не выдержишь – на твою голову и головы всех твоих родичей и потомков падет проклятье.

Казалось бы, что такого – отказаться от обладания вещью, если видишь, сердцем чувствуешь, что ее прежний владелец не готов пока с ней расставаться? Сотни людей хлопают друзей по плечу, говорят: «Да нет, оставь себе, мне не нужно!» А вот поди ж ты… Но что же тогда выходит: испытание это – экзамен правителя на право оставаться человеком?

И если так, то справедливо ли такое испытание? Ведь от него страдают не только те, кому оно предназначено! Вся Османская империя подчас ужасалась деяниям обезумевшего правителя, причем вовсе не Мустафой звали безумца! Сколько погибло невинных людей, сколько людей, пусть и не самых невинных, поддались соблазну и вступили на путь греха? Их-то почему проклятье зацепило, разве они хоть в чем-то виновны?

А Аджеми? Аджеми-оглан из янычарской школы, почему он погиб, молодой храбрец, один из лучших, звезда из звезд, лев изо львов и кипарис из кипарисов? Кёсем твердо была уверена: уж Аджеми-то не поддался бы проклятому кинжалу, Аджеми отверг бы его тлетворное влияние! Так почему же он умер?

Или… не отверг бы? И спастись от проклятья сумел, лишь умерев? Ведь говорят же иной раз, что смерть была спасением для того или иного удальца. От позора спасала, от бесчестья…

А шахзаде Яхья, которого после того, как он расстался с кинжалом, не видели ни живым, ни мертвым? А тот, кого сейчас называют «султан Яхья», – кем бы он ни был на самом деле! – и из-за кого она сейчас находится здесь?..

А сама Кёсем? Что она за женщина такая: прижила ребенка от любовника еще при живом муже, которого любила да разлюбила; соперниц в гареме давила расчетливо, не слишком-то стесняясь в средствах; сейчас вот в доме у любовника смеет жене его прямо в глаза глядеть… Сумела бы она спастись от пагубного воздействия кинжала? И спаслась ли – а может, уже и пала низко, а падет еще ниже? Нет, не следует собственные грехи объяснять чужим проклятием! Да и не держала она кинжала этого в руках, лишь поглядела на него издали! Или этого могло хватить? Но она, Кёсем-султан, никогда этого кинжала не жаждала, даже когда была юной Махпейкер! Так что ее грехи – они именно ее, ею самой совершенные, по ее желанию и согласно ее воле. К тому же кинжал может воздействовать только на мужчин. По крайней мере такое предположение высказала Джанбал, и Джанбек в этот раз с ней не спорил. Джанбал же рядом с этим кинжалом много времени провела, и в руках держала, и владеть им никогда особенно не стремилась. Правда, рядом был медальон, это тоже могло сыграть свою роль.

Так и не придя к какому-то мнению, Кёсем поклонилась джан-патриархам и вышла из мужской половины.

Уже стемнело – ну надо же, как долго проговорили! Звезды перемигивались в ночной тиши – вечные и прекрасные звезды, помнившие и роксоланку Хюррем, и тех, кто был до нее, до самых прародителей человечества. Звезды останутся здесь и, когда сама Кёсем уйдет в мир иной, будут смотреть, как идут по жизненному пути маленький Тургай и другие ее дети. А если даст Аллах, то звезды поглядят и на их потомков. Как бы хорошо было, если б они оказались лучше своей прародительницы!

Клану Крылатых, всему их роду не придется краснеть за джан-патриархов, и те могут уйти спокойно, зная, что внуки-правнуки выросли достойными людьми. Как же Кёсем желала бы, чтобы и у нее все сложилось так же!

Большие теплые руки легли ей на плечи, знакомое дыхание защекотало шею. Картал. Но нельзя, нельзя… Кёсем, превозмогая себя, покачала головой и отстранилась.

– Почему же, сердце мое? – раздался жаркий шепот сзади.

– Марты.

В этом слове было все. Жалобный крик морских чаек вдали, тихий звон осколков разбитой любви, гордая, закаменевшая в своей скорби женщина, сумевшая столько раз простить мужа, сколько ударов сделало ее сердце после свадьбы. Кёсем бы так точно не смогла.

Достойная женщина. Истинная Крылатая.

Все-таки мужчины, должно быть, способны думать только о себе. Картал не отодвинулся, зашептал, обдавая затылок жарким дыханием:

– Марты все понимает. Зачем отталкиваешь меня, зачем мучаешь нас обоих?

Нет, все же как иногда глупы бывают мужчины!

– Я не могу… – Кёсем прошептала это, а когда Картал не отпустил ее, дернулась и повторила погромче: – Не могу! Не здесь, не сейчас. Ты привел меня в свой дом, сердце мое, но твой дом не может стать моим. Это место занято, пойми же, наконец! Я чужая здесь!

– Никогда ты не станешь мне чужой! – пылко воскликнул Картал, но объятия все же разжал.

– Тебе – возможно. Но пойми же, что ни ты, ни я не смеем осквернить стены этого дома своим… своей невоздержанностью! Своим прелюбодеянием! Вот как это называется, Картал! Твоя жена здесь, в этих стенах, подумай об этом!

– Марты все понимает, – упрямо повторил Картал.

– Да, – устало кивнула Кёсем, – она все понимает. У тебя потрясающая жена, любимый мой. И я не посмею оскорбить ее. Прости. Я иду к себе в комнату, а ты… ты ступай к себе.

– У мужчины может быть две жены! – В глазах Картала застыли непролившиеся слезы. – И я думаю, Марты разрешит нам…

– У любого другого мужчины, Картал. Нет, не так: у меня не может быть другого мужа, увы! Я привязана к султанскому гарему, заперта в клетке своих обязательств. Считай, что я похоронена там заживо, любовь моя. Ты можешь навещать иногда узницу, я же не смею поднять глаз, случайно вдохнув воздух свободы. Пойми, дела обстоят так, как обстоят. Ты свободен, Картал, так лети… лети прочь. Оставь меня.