Читать книгу "Падение Хаджибея. Утро Одессы - Юрий Трусов"

– Что ж, отпустил. И сейчас, в другой раз, отпустил бы… – не повышая голоса, ответил Кондрат. Но в его тоне звучал такой вызов, что Бельмяшев, ожидавший от арестованного офицера отрицания своей вины, был поражен.

– Да, ваша светлость! Я не неволил их, ибо они браты мои по чести казачьей, по кошу вольному…

– Замолчи! Тебя в звание благородное возвели, а ты был и есть отродье хамово, – заскрежетал зубами князь. – Тебя, одного из тысячи холопов, светлейший осчастливил, а ты… Ты так отблагодарил! Лукавый, подлый раб! Таким ноздри рвать да в Сибирь! – Он выхватил из ножен саблю Кондрата и замахнулся на него клинком. – Таких, как ты, четвертовать надобно…

– Осторожно, ваша светлость! Сабля у меня вострая. Неровен час – и порезаться можете! – поднял Кондрат голову и двинулся на Бельмяшева.

Тот невольно отступил назад. «Видать, силен этот хам-крамольник. Пока его саблей срубишь, он голыми руками тебе шею свернет». И, бледнея от страха и злобы, князь, все еще продолжая пятиться, закричал часовым:

– Увести злодея!

В бастионе

Стражники замкнули арестованного в полуподвальном каземате двухъярусного измаильского бастиона, который не так давно Хурделица отбивал во время штурма у турок. В каземате было тесно, темно, а главное, очень холодно – словно в ледяной могиле. Но Кондрат был так потрясен неожиданным поворотом своей судьбы, что ни на что не обратил внимания. Он страдал от другого – от мысли о том, что ему теперь едва ли придется вернуться в свой родной дом в Хаджибей, к Маринке. Вряд ли помилует его тайная экспедиция или кригсрехт, где заседают такие судьи, как князь Бельмяшев. Видимо, не миновать ему – в лучшем случае – разжалования, шпицрутенов и вечной солдатчины. А в худшем, пожалуй, и сибирской каторги. Мрачные думы так овладели Кондратом, что он даже не услышал, как открылась дверь каземата. Очнулся от прикосновения чьей-то теплой ладони к щеке.

– Ваше благородие, что с вами? Ваше благородие! – раздался знакомый голос.

Кондрат вскочил на ноги и больно ударился головой о низкий свод каземата. При ярком свете фонаря он увидел словно вырезанные из дерева крупные черты лица ефрейтора Ивана Громова. Еле передвигая затекшие ноги, Кондрат вылез из своего каменного гроба и с наслаждением распрямил тело. Только уловив запах копченой свинины, он ощутил голод и вмиг расправился с ломтем сала и краюхой ржаного хлеба, которые молча протянул ему Громов.

Покончив с едой, Хурделица поблагодарил ефрейтора.

– Спасибо, братец, теперь мне в этом гробу легче будет. – И, показав на раскрытый каземат, спросил: – А мне не пора снова сюда заходить на отсидку?

– Нет, ваше благородие, заходить сюда уже не надобно. Другой путь вам Василий Федорович уготовил, – сказал загадочно ефрейтор.

– Какой другой, братец? Не пойму, – удивился Кондрат.

– Вот сейчас Василий Федорович придут, сами расскажут. Все и поймете, – невозмутимо ответил Громов и добавил сочувственно: – Лишнее слово дело портит. Вы, ваше благородие, отдыхайте, силушки набирайтесь, а то дорога вам припадает дальняя, лихая.

Кондрат хорошо знал, что ефрейтор умеет молчать – от него больше ничего не добьешься. Поэтому Громова он больше не расспрашивал, а последовал его совету: присел на корточки у порога каземата, прислонясь спиной к стене.

Однако «отдыхал» он так недолго. Вскоре в темном коридоре бастиона зазвучали тяжелые шаги, а потом из мрака вынырнуло два человека. Когда они приблизились, Кондрат увидел Зюзина с солдатом, который, тяжело дыша, тащил какой-то длинный тяжелый мешок, обмотанный холстиной.

– Клади! – коротко приказал офицер.

И солдат положил мешок на каменный пол бастиона.

План Зюзина

Зюзин крепко обнял Хурделицу и отвел в сторону.

– Слушай, друг мой бесценный! Тебе, конечно, ведомо, что за беда нависла над тобой? – спросил он тихо, скрывая волнение.

– За беглых, что отпустил… А мог ли я иначе, Василий? – стал пояснять Кондрат, но Зюзин прервал его:

– Я все, все, Кондратушка, знаю… Даже то, как ты сгоряча на допросе Бельмяшеву признался. Уже он и приказ отдал – тебя завтра в кандалы заковать и в Елизаветград с конвоем отправить на суд тайной экспедиции. А что это значит, ты разумеешь: поругание чести твоей да мука лютая – Сибирь.

– Я надежду имею, что Иван Васильевич Гудович или светлейший заступятся за меня. Ведь они-то меня знают…

Чином жаловали, – выразил свою тайную надежду Хурделица.

– Эх, Кондрат, Кондрат! Ты, гляжу, ровно дитя малое. Нашел на кого надеяться! Да Иван Васильевич Гудович переведен далеко отсюда – Анапу у турка сейчас воюет. Ему не до тебя… А светлейший в Петербурге все еще викторию за взятие Измаила с царицей празднует. Балы дает… Челобитная твоя туда и не дойдет. Впрочем, даже если бы Гудович и Потемкин вот тут сейчас были, вряд ли они тебя из беды вызволили. Они и сами за то, что ты, брат, учинил, карают люто!

Хурделица нахмурился.

– Что ж ты мне на Туреччину иль к ляхам тикать прикажешь? На чужбину бежать я не согласный. Сибирь каторжная мне и то краше, – гневным взглядом ожег он Василия.

– Я отечеству моему не изменник и изменников ненавижу! Не будь ты друг мне, я бы с тебя сейчас за такие слова сатисфакцию потребовал, – вспылил Зюзин.

– Прости! – воскликнул Кондрат.

– Ладно, прощаю, – сразу отошел Зюзин. – А ты впредь и думать не моги об этом. Я тебя от лютости пришел спасать и спасу. Вот глянь сюда, и поймешь. – Василий подошел к мешку и стянул с него холстину.

Кондрат вздрогнул. Перед ним лежал труп атлетически сложенного рослого мужчины. Лицо его представляло собой сплошное кровавое месиво. Русые с проседью волосы свидетельствовали, что убитый был человеком среднего возраста, а его крытый черным сукном тулуп, бархатный синий кафтан, такого же цвета широкие шаровары, заправленные в добротные сапоги, свидетельствовали, что принадлежал он к торговым, зажиточным людям.

Как бы отвечая на вопрошающий взгляд Кондрата, Василий вынул из кармана сложенную вдвое синюю гербовую бумагу и сказал:

– Из этого пашпорта, выданного канцелярией самого светлейшего, явствует, что убитый родился в 1757 году от Рождества Христова. Зовут его Дмитрий. Он Дмитриев сын, по фамилии Мунтяну. Молдавский негоциант из Ясс, принявший русское подданство. Занимается барышничеством. Бери сию бумагу, – протянул Зюзин паспорт Кондрату. – В нем – воля твоя.

Удивленный Хурделица машинально взял бумагу и, прочитав ее, хотел снова отдать Зюзину, но тот не принял.

– Не понимаешь?

– Ничего не понимаю! – признался Кондрат.

– Тогда я поясню. Когда Бельмяшев тебя посадил, я тотчас узнал – ведь мои херсонцы ныне караульными по всему Измаилу стоят, – что тебе кнут да Сибирь грозят, и стал думу думать, как тебя на волю выпустить. Побег учинить – дело нехитрое, да без документа тебя скоро изловят. Задумался я, а тут мне Громов и докладывает: «Ваше благородие, в одной хате купца-молдаванина дружки при дележе выручки кистенем насмерть пришибли». Такое у нас сейчас частенько встречается – поналетели сюда в Измаил, как воронье на падаль, всякие мародеры да барышники. У солдат трофейное золото выманивают. А при дележке часто до поножовщины доходит. Этому я не слишком удивился, да Громов мне в руки бумагу тычет: «Ваше благородие, казны при убитом не найдено, а пашпорт есть. Может, сгодится!..» – «Почему ты думаешь, что сгодится?» – спрашиваю его. «А вы поглядите в пашпорт получше», – улыбнулся Громов. Поняли мы тут, что думка у нас одна – тебя выручать. Прочел я пашпорт и говорю Громову: «Скажи, друг, а убиенный схож на его благородие Кондрата Ивановича?» – «В том-то и дело, что фигурой схож… А лицо изуродовано». Тогда я взял Травушкина – он, как и Громов, человек верный, и пошел за убитым. А сюда послал ефрейтора, чтоб часового у твоего каземата сменил да меня ожидал. Теперь понял?