Читать книгу "Замок из стекла - Джаннетт Уоллс"

Основательно или безосновательно я считала, что, если эти люди узнают, кто мои родители, мне будет невозможно сохранить свою работу, поэтому я избегала обсуждения этой темы, а когда это было невозможно, я откровенно врала.

Через год после того, как начала писать колонку, я сидела в набитом людьми ресторане за столом напротив элегантной и стареющей женщины в шелковом тюрбане, которая составляла Международный список самых хорошо одетых людей.

«Из каких ты краев, Жаннетт?» – спросила она.

«Из Западной Виргинии».

«А откуда именно?»

«Из Уэлча».

«Как интересно. А чем славится Уэлч?»

«Угледобычей».

Она спрашивала меня и рассматривала, как была одета, оценивала ткань и все, что на мне было, а также мой вкус.

«Твоя семья владеет шахтами?»

«Нет».

«А что делают твои родители?»

«Мама – художник».

«А твой отец?»

«Предприниматель».

«А чем он занимается?»

Я глубоко вдохнула. «Он развивает технологию более эффективного использования низкокачественного угля с содержанием битума».

«И родители живут в Западной Виргинии?»

Я решилась – врать, так врать. «Им там очень нравится, – ответила я. – У них прекрасный старый дом на горе с прекрасным видом на реку. Они занимаются домом».

Моя жизнь с Эриком была спокойной и предсказуемой. Мне это очень нравилось, и через четыре года после моего въезда в его квартиру мы поженились. Сразу после свадьбы в Аризоне умер мамин брат и мой дядя Джим. Мама пришла ко мне, чтобы сообщить эту новость и попросить одолжения. «Нам надо купить землю Джима», – просила она.

Мама с дядей пополам унаследовали от своего отца землю в Западном Техасе. Когда мы росли, мама очень туманно отзывалась о том, какого размера та земля и сколько она стоит и у меня сложилось ощущение, что это несколько сотен акров где-то в глухой пустыне вдалеке от дорог.

«Нам надо сохранить для семьи эту землю, – говорила мама. – Из сентиментальных соображений».

«Давай узнаем, можно ли ее купить, – ответила я. – А сколько она стоит?»

«Ты можешь у мужа занять деньги».

«У меня самой есть немного денег, – отвечала я. – Так сколько она стоит?» Я где-то читала, что труднодоступные территории в Техасе шли по несколько сотен долларов за акр.

«Ты же можешь занять у Эрика?»

«Сколько стоит?»

«Миллион долларов».

«Что?»

«Миллион долларов».

«Но у дяди Джима было ровно столько же земли, сколько и у тебя, – я начала говорить медленно, чтобы точно понимать последствия того, что мне мама только что сказала. – Ты же получила по завещанию половину дедушкиной земли?»

«Более или менее», – ответила мама.

«Если земля дяди Джима стоит миллион долларов, значит, и твоя земля стоит миллион долларов».

«Не знаю».

«Как это не знаешь? Размер-то одинаковый».

«Я не знаю, сколько она стоит, потому что я ее ни разу не оценивала. Я ее ни в коем случае не хотела продавать. Мой отец научил меня никогда не продавать землю. И именно поэтому мы должны купить землю дяди Джима. Нам ее надо оставить в семье».

«Так значит, твоя земля стоит миллион долларов?» Меня словно громом сразило. Мы столько лет провели в Уэлче без угля, еды, канализации и воды, а мама все это время сидела на миллионе долларов?!! Все это, а также то, что они с папой долго жили на улице, даже не говоря об их настоящей жизни в сквоте, все это было лишь маминым капризом? Она же могла решить все наши финансовые проблемы, продав землю, которую никогда в глаза не видела. Но мама избегала отвечать на мои вопросы, после чего стало ясно, что для мамы эта земля не инвестиция денег, а неоспоримый предмет веры наподобие веры в Бога. Как я ни старалась, она так и не сказала, сколько стоит ее земля.

«Я же тебе говорю, что не знаю», – отвечала она.

«Тогда скажи, сколько у тебя акров и где именно они находятся, и я сама узнаю, сколько стоит эта земля». Меня не интересовали ее деньги, я хотела узнать ответ на вопрос: Сколько стоила эта чертова земля? Может быть, она действительно не знала. Может быть, боялась узнать. Может быть, она боялась того, что мы о ней подумаем. Вместо того чтобы отвечать на мои вопросы, мама лишь твердила, как важно купить землю дяди Джима, принадлежавшую ее отцу и прадеду.

«Мам, я не могу попросить у Эрика миллион».

«Я тебя в этой жизни редко просила об одолжении, но вот сейчас прошу. Я бы не просила, если бы это не было так важно. А это очень важно».

Я сказала маме, что не думаю, что Эрик даст мне миллион долларов на то, чтобы купить какую-то непонятную землю в Техасе, и даже если он мне эти деньги даст, я их у него не возьму.

«Это слишком много денег, – объяснила я. – Что мне с этой землей делать?»

«Она должна остаться в семье».

«Я не понимаю, почему ты меня об этом просишь. Я даже в глаза этой земли не видела».

Мама поняла, что не сможет меня убедить, и сказала: «Жаннетт, ты очень меня расстроила».

Лори работала свободным художником, специализирующимся на фэнтези, иллюстрациях к календарям, книжным обложкам и полям настольных игр. Брайан, как только ему исполнилось двадцать, стал полицейским. Папа говорил, что не понимает, как ему удалось вырастить ребенка, которой пошел работать в гестапо. Но я была рада за Брайана и горда им, когда он, расправив плечи, в новой синей форме с блестящими пуговицами принимал присягу вместе с другими молодыми полицейскими.

Морин закончила школу, и начала учиться в одном из колледжей в городе, но она не хотела прикладывать много усилий и, в конце концов, поселилась вместе с мамой и папой. Время от времени она работала барменом или официанткой, но долго на работе не задерживалась. Еще с детских лет она всегда «приставала» к тем, кто о ней заботился. В Уэлче эту почетную обязанность брали на себя соседи-пятидесятники, и теперь в Нью-Йорке блондинке с синими глазами были готовы помочь самые разные мужчины.

Ее связи были такими же недолговечными, как и ее работы. Она не раз говорила о том, что закончит колледж и пойдет учиться на адвоката, но что-то постоянно мешало. И чем дольше Морин жила у папы с мамой, тем более потерянной она становилась. С некоторых пор она практически все время проводила в их квартире, курила сигареты, читала романы и иногда рисовала собственные автопортреты без одежды. Двухкомнатная квартира была забита вещами. Периодически Морин начинала громко ругаться с папой. Морин называла его бесполезным алкашом, а папа ее – больным и самым слабым щенком из всего помета, которого следовало утопить сразу после рождения.

Потом Морин вообще перестала читать, весь день спала и выходила только за сигаретами. Я убедила ее прийти ко мне и обсудить ее будущее. Когда она пришла ко мне домой, я едва ее узнала. Она перекрасила волосы и брови в белый цвет, и на ее лице было столько косметики, как на лице актера театра Кабуки. Когда я начала говорить с ней о возможностях ее карьеры, она заявила, что хочет заниматься в жизни только одним – бороться с мормонами, которые похитили тысячи людей.