Читать книгу "Парижские тайны. Жизнь артиста - Жан Маре"

«Дорогой отец…»

Должен я говорить ему «вы» или «ты»? Подходит ли слово «дорогой» для человека, который никогда не давал о себе знать?

У меня нет копии этого письма, но вот его примерный текст:

В фильме «Парижские тайны»

«Дорогой отец!

Я получил письмо от некой госпожи Мутон, сообщившей, что ты болен. Я звонил в клинику Экердрвиля, но ты оттуда уже вышел. Я всегда хотел встретиться с тобой. Два года назад я пытался тебя разыскать, но безуспешно. Хочешь ли ты, чтобы я приехал? Желательно, чтобы это было в понедельник, это мой выходной день. Я приеду только с твоего разрешения и если ты сам этого хочешь.

С искренней любовью

Твой сын Жан».

С обратной почтой я получил следующее трогательное прекрасное письмо.

«Мой дорогой Жан!

Приезжай, потому что я тоже жду тебя много лет. Ты увидишь очень изменившегося отца, по крайней мере, внешне. Но это не важно, потому что, приехав ко мне, движимый искренним порывом, ты совершишь чудо, на которое я уже не надеялся. Телеграфируй мне, в какой понедельник ты рассчитываешь приехать, сейчас или позже, как позволит твоя работа в театре. И не забудь уточнить, в какое время ты придешь на улицу Дюше. Несмотря на мое плохое самочувствие, я с радостью в сердце обнимаю тебя и говорю:

“До скорой встречи”.

Твой отец Альфред Маре».

Я не могу поверить, что он ответил так быстро. Я читаю и перечитываю его письмо, оно мне кажется прекрасным: простым, волнующим и точным. Я взволнован. Я отправил ему телеграмму:

«Понедельник девятого буду улице Дюше десять часов очень взволнован твой сын Жан».

В субботу еду на вокзал Сен-Лазар. С этим вокзалом связано все мое детство. Я чувствую себя здесь одновременно и потерянным, и своим. Беру билет на поезд, отправляющийся в 0.15. Затем еду в «Олимпию» на встречу с Розали, которую я пригласил посмотреть балеты Жоржа. Мне кажется, что моя тайна рвется из меня и лицо меня выдает. Но мать ничего не замечает и ни о чем не догадывается. Балеты прекрасны, я горжусь Жоржем. Розали проявляет меньший энтузиазм. Я провожаю ее домой и возвращаюсь поужинать с Жоржем.

У меня такое ощущение, что жизнь идет как бы в замедленном темпе и до понедельника еще очень далеко. Я спокоен или делаю вид, что спокоен, не знаю. Но когда в понедельник утром я закрываю чемодан, чувствую, что нервничаю.

Боясь опоздать на поезд, я попросил сократить антракты во время вечернего представления. Я быстро разгримировался. Жорж обещал отвезти меня на вокзал, но в последнюю минуту сообщил, что не сможет. Я вызвал такси, хотя времени было более чем достаточно, чтобы добраться до вокзала пешком.

Моим соседом по купе оказался преподаватель философии Шербурского лицея. Он удивился, что могло побудить меня ехать в такой некрасивый и скучный город. «Это мой родной город», – объяснил я. Он извинился.

Я приехал в Шербур в половине седьмого утра. Узнал адрес лучшей гостиницы, разбудил дежурного, который, несмотря на ранний час, согласился подать мне чай. Заполнил карточку, и дежурный проводил меня в номер. Наполнил ванну, начал раздеваться. И тут услышал телефонный звонок. Меня спросили, не хочу ли я перейти в лучший номер. В отношении ко мне у персонала гостиницы чувствовалась перемена. Наверное, они прочитали заполненную мною карточку, в которой забавы ради в графе «место рождения» я поставил: «Шербур». Я отказался менять номер.

К восьми часам я был готов. Я бродил по улицам, набережным, по порту, надеялся, что ноги сами приведут меня на площадь д’Иветт, где я родился. Но после часа скитаний я вынужден был признаться, что инстинкт меня плохо направлял. Я спросил дорогу и неожиданно оказался перед домом, где родился. Я узнал его, хотя он сильно отличался от того, который сохранился в моей памяти, во всяком случае, он показался мне меньше. Площадь д’Иветт вокруг него, наоборот, кажется больше. Дом печальный, мрачный, он достоин фильма Карне. Когда я проходил в ворота, я ощущал на себе подозрительные взгляды. Не посмев идти дальше, я ушел и бродил по городу до десяти часов.

Со мной здоровались: «Добрый день, месье Маре». Здоровались не с актером, а с «господином Маре, родившимся в Шербуре». Никто не просил автограф, люди просто снимали шляпы и говорили: «Добрый день, месье Маре», будто я никогда не покидал этот город. Я – один из них. Какой-то человек здоровается со мной за руку.

– Вы идете повидать отца?

– Да.

– Я знаю вашего отца, мой дом на той же улице. Он живет у мадам Леруа. Я вас провожу.

Так я узнал, что отец живет не один. В десять часов я позвонил в дверь. Мне открыла дама.

– Я госпожа Леруа, двоюродная сестра вашего отца.

Она проводила меня в небольшую гостиную, предложила сесть и сама села напротив.

– Мы одного возраста с вашей матерью, мне тоже семьдесят два года.

Она держится очень прямо. На ней черная юбка, корсаж в цветочек неопределенного цвета, шемизетка из той же ткани. Волнистые волосы собраны в пучок, лицо без пудры. Она выглядит моложе своих лет. Она напоминает мне тетю Жозефину, которая была сестрой моей бабушки.

Она сразу заговорила об отце:

– Он очень болен. Я рада, что вы приехали. Если бы с вашим отцом случилось что-нибудь серьезное, что бы я делала? Я одинока, вдова с тридцать девятого года, вашему отцу прихожусь дальней родственницей. Ваш отец очень рассеянный, он ничего не смыслит в делах. – (Узнаю себя). Он продал свой ветеринарный кабинет, не понимая, что вместе с ним продает и дом. Так он оказался без жилья. Я предложила ему квартиру в мансарде на третьем этаже своего дома. Он живет один. Две недели назад ему пришлось нанять прислугу. Он не любит, чтобы за ним ухаживали, но из-за болезни был вынужден пойти на это. Вы бы посоветовали ему лечь в клинику или устроиться в дом престарелых. Он сейчас спустится. Я разожгла огонь в соседней гостиной, чтобы ему было тепло. Я скажу, когда можно будет туда войти. Вы знаете, мне ведь все известно.

После паузы она продолжала:

– Думаю, он произведет на вас тягостное впечатление. Он очень исхудал. Он не может есть, его постоянно мучает жажда.

Пока она говорит, я вспоминаю, что мать рассказывала, будто у отца была любовница, с которой он жил. И будто с ней он путешествовал по Египту. Я смотрю на эту даму, преданную отцу скорее из чувства долга, чем из любви, которая к тому же явно хочет избавиться от него. Трудно поверить, чтобы эта холодная женщина могла быть чьей-то любовницей.

Она встала.

– Пойду узнаю, может ли сейчас ваш отец принять вас.

Она открыла дверь и оставила ее открытой. Потом открыла другую, ведущую в небольшую гостиную. Эту дверь она тоже оставила распахнутой. С места, где я нахожусь, мне видны только ноги, ноги сидящего человека и низ коричневых брюк. И еще горящие в камине дрова. Госпожа Леруа возвращается.