Читать книгу "Жестокий континент - Кит Лоу"

В конце концов Анне Кинтопф повезло. Несмотря на то что их неоднократно грабили (в последний раз это были русские пограничники на мосту, по которому им все-таки разрешили перейти на другой берег), они добрались до границы сравнительно быстро и относительно невредимыми. Многим из тех, кого выдворили из их деревни, перейти границу мешали более активно: встревоженные массовым скоплением людей в своей зоне оккупации Германии, русские пограничники действовали согласно инструкции и больше не разрешали беженцам переправляться на другой берег реки. Один свидетель говорит, что его выдворили с места жительства 25 июня и под охраной поляков доставили к границе. Позже этих поляков разоружили советские войска и велели им вернуть беженцев в их деревни. На следующей неделе ему пришлось пройти через то же самое еще раз. Тысячи штатских немцев ходили пешком туда-сюда по приграничным районам, их «гнали как скотину», потому что никто не был готов или не имел возможности предоставить им убежище.

Свидетели тех событий в огромном большинстве подчеркивают абсолютное беззаконие, с которым они столкнулись в пути. «Каждый день ко мне приходили немцы в слезах и рассказывали, что поляки отняли у них все их пожитки». «Поляки вели себя как вандалы… мародерствовали, обыскивали, насиловали». «Поляки отнимали у нас все, что находили, ругали нас, плевали нам в лицо, хлестали и били нас». «К нам постоянно приставал и грабил всякий сброд». Криминал сочетался с официальной политикой конфискации всего ценного, что немцы пытались унести с собой. Согласно правилам, составленным польским правительством, немцам не разрешалось вывозить из страны более 500 рейхсмарок и иную валюту. Никаких уступок не делалось даже тем, кто занимал активную пропольскую позицию или боролся с нацистами во время войны. С антифашистами и немецкими евреями обращались точно не лучше, чем с любыми другими немцами, – их определяла «немецкость», а не деятельность во время войны или политические взгляды.

Сначала изгнание немцев носило чрезвычайно неорганизованный, спонтанный характер; часто деревни просто очищались от населения, чтобы их было легче грабить. Все население заставляли форсированным маршем идти к границе, транспорта не было. Лишь в конце 1945 – начале 1946 г. в этот процесс был внесен элемент должной государственной организации, и наконец беженцам стали предоставлять поезда.

Справедливости ради надо сказать, что польские власти не только были в курсе всего происходящего, но и глубоко озабочены этим – по крайней мере, в некоторых местах. Пытаясь сделать перемещение немцев более «упорядоченным и гуманным», правительство в начале 1946 г. составило свод правил. Например, утверждалось, что детей без сопровождения, пожилых и больных людей следует депортировать в летние месяцы на поездах с медицинской помощью. Беременным женщинам на поздних сроках не разрешалось отправляться в путь до благополучного разрешения от бремени. Говорящему по-немецки медицинскому персоналу вменили сопровождать каждый транспорт; людям должны были предоставляться достаточное питание и вода. В качестве основной, пусть и недостаточной, меры безопасности приставлялась польская охрана поезда в количестве десяти человек.

В последующем соглашении между польскими властями и британской армией появилось временное расписание, и вновь оговорено, что в дорогу будут отправляться только здоровые люди, способные перенести тяжелое путешествие. Это был ответ на десятки сообщений в мировой прессе, появившихся предыдущим летом, о том, что детские дома и больницы в Восточной Пруссии опустели, так как всех подопечных посадили в поезда без соответствующих продовольственных запасов или медицинского обслуживания. Однако, хотя такие вопиющие случаи старались не допускать, оказалось невозможным полностью обеспечить исполнение новых правил. Немцы, стремившиеся покинуть страну, прилагали максимум усилий, чтобы скрыть свою болезнь, немощь и беременность, чтобы попасть на транспорт. Тем временем некоторые польские чиновники службы репатриации не спешили их отпускать. Не только они безнадежно тянули с оформлением документов, но и польские правящие круги в целом были заинтересованы в удерживании молодых и годных для работы людей в Польше: пожилые и больные депортировались в первых рядах, ввиду своей «бесполезности». В результате Государственный комитет по репатриации часто жаловался местным чиновникам, что правила репатриации не выполняются.

С точки зрения немцев, условия в поездах были ужасающими. Немецкий священник, свидетель прибытия изгнанников на границу, описал увиденное: «Люди – мужчины, женщины и дети – все вперемешку плотно набиты в железнодорожные вагоны для перевозки скота и заперты снаружи. Целыми днями люди ехали в таких условиях, в Гёрлице вагоны открыли в первый раз. Я своими глазами видел, как из одного вагона достали и бросили в стоявшие наготове гробы десять трупов. Далее я заметил, что несколько человек тронулись умом… Они были испачканы экскрементами и, скорее всего, так плотно стиснуты в вагоне, что у них не было никакой возможности облегчиться в предназначенном для этого месте».

Депортированным было велено взять с собой запас еды на четыре дня, но иногда поезда задерживали на запасных путях на несколько дней и даже недель, в то время как они ожидали разрешения проехать в советскую зону Германии. Один беженец из Нейсе, депортированный в середине зимы 1946 г., утверждал, что его поезд задержали у границы на три недели. После того как у него закончилась еда, он дошел до того, что стал обменивать на съестное свои вещи у местных сельских жителей. Каждый день солдаты польской милиционной армии входили в вагоны и отбирали ценные вещи. Иногда забирали только деньги и наручные часы, иногда ботинки и сапоги или даже еду.

«Но набеги со стороны поляков были ничто по сравнению со страданиями от голода и холода. В течение трех недель мы жили в товарных вагонах, сквозь щели которых проникали ледяной ветер, дождь и снег. Ночи были ужасными и казались бесконечными. В вагоне нам едва хватало места, чтобы стоять, не говоря уж о том, чтобы сесть или лечь… Каждое утро на заре поляки-охранники отпирали двери вагонов и выносили мертвых, которые не пережили ночь. Их число тревожно росло день ото дня. Иногда достигало десяти человек».

Из-за ужасающей погоды и отсутствия помещений для беженцев по ту сторону границы Советы всеми силами старались не впускать поезда, везущие немцев, но поляки, заинтересованные в «репатриации», продолжали их депортировать. Другой беженец рассказывает, как его группу заставили сойти с поезда у границы и пройти остальную часть пути в русскую зону оккупации пешком. По пути у них украли чемоданы и башмаки. «Когда мы прибыли в Форет в три часа дня… русские отказались разрешить нам войти в город и попытались заставить повернуть назад. И только в восемь часов вечера они наконец разрешили нам поискать убежище от холода».

Жестокий отказ беженцам-немцам в возможности перейти границу и предоставлении убежища, наверное, будет легче понять, если принять в расчет тот факт, что советская зона оккупации вдоль этого участка границы была уже переполнена беженцами. Владелец завода в Силезии, который провел лето 1945 г., путешествуя туда и обратно через реку Нейсе, пытаясь спасти какую-то часть своей собственности, наткнулся на объявления, прикрепленные к телеграфным столбам за пределами Гёрлица и предупреждающие о местной блокаде. Власти запретили въезд беженцам, чтобы ситуация не вышла из-под их контроля. «В Гёрлице голод, – гласило объявление. – Все местные попытки решить проблему беженцев потерпели неудачу. Поэтому всем возвращающимся в свои дома и всем беженцам рекомендуется следовать туда, где проблема продовольствия не стоит столь остро. Если вы проигнорируете это предупреждение, вероятно, умрете от голода».