Читать книгу "София и тайны гарема - Энн Чемберлен"

А вот Селим категорически отказался пройти под мечами. Он уже успел утвердить свою власть в Константинополе, так что ему можно ничего не опасаться, заявил он. И уже принял поцелуй покорности от членов Серая[22]и от всех евнухов гарема. Ну так что же? Гарем гаремом, а армия — это армия, я так считаю. Селиму очень хорошо известно, что янычары не питают к нему особой любви. Он стал султаном только потому, что двое его братьев мертвы. Солдаты любили Мустафу — любили, может быть, даже больше, чем любили его отца Сулеймана. И Баязеда тоже любили, потому что он был похож на Мустафу. Их умертвили по приказанию Сулеймана, из-за его великой любви к Хуррем, а ее сын Селим — лишь жалкое подобие своих братьев. Что ж, возможно, не зря он опасался обнаженных ятаганов своих янычар: у многих из них друзья или братья погибли под Амазией, сражаясь на стороне Баязеда. Но докажи он им свое мужество, дай им понять, что уважает и почитает их, возможно, они смогли бы простить его. «Этот дурацкий обычай оскорбит величие моего сана…» — передразнил Соколли-паша Селима.

Если уж тебе предстоит править этими людьми, негоже называть их обычаи дурацкими, варварскими или оскорбительными для тебя. И уж совсем глупо ставить гарем выше армии. Выше своих солдат. Скажу тебе больше: если ты стремишься к тому, чтобы тебя назвали жалкой, изнеженной, трусливой душонкой, это самый верный путь. А Оттоманы никогда не были жалкими трусами, иначе им бы нипочем не создать такую великую империю, как наша.

— А что, его уже так называют, господин?

— Именно так о нем и говорят, и, клянусь Аллахом, они совершенно правы. А знаешь ли ты, что Селим даже потребовал, чтобы армия доказала свою верность ему… Ты не поверишь, чем? Он захотел, чтобы солдаты подходили к его шатру и один за другим целовали ему ноги, будто перед ним не янычары, а женщины из гарема. «Пусть сам придет и поцелует нас в зад!» — ответили солдаты.

Говорю тебе, мне пришлось потратить немало сил, чтобы помешать им тут же разбежаться. И это когда тело их бывшего господина еще не было опущено в могилу! Но им уже все равно. Пришлось пообещать им по две тысячи кошельков сразу же после того, как мы вернемся домой.

— По две тысячи кошельков каждому? — опешил я, не веря собственным ушам.

— Да, да, каждому! По две тысячи кошельков каждому из этих разбойников и головорезов! Клянусь, я нисколько не буду удивлен, если в день выплаты наша армия вдруг увеличится вдвое за счет «солдат», которых мы и в глаза никогда не видели. Аллах свидетель, мне и так пришлось умасливать их и торговаться с ними чуть ли не каждый день, — возмущенно засопел он. — Вот тебе свидетельство того, до чего низко мы пали.

— Неужели султан Селим согласился на это?

— Да, султан Селим дал свое согласие. Он был вынужден это сделать, иначе, клянусь Аллахом, ему пришлось бы возвращаться домой одному, пешком все эти семьсот миль, да еще каждую минуту опасаясь засады из-за угла. Могу сказать, что это опустошит государственную казну, но что толку в любой, самой богатой казне, коли у тебя нет солдат, чтобы ее охранять? Но это еще не все — ему пришлось пройти не только через это унижение.

— А что же еще?

— Додумались до этого какие-то умные головы из числа ревнителей морали. Ханжество, конечно, но остальные ухватились за эту идею обеими руками, поскольку лучшего способа дать оплеуху этому надутому величеству просто трудно было придумать. Согласно султанскому декрету, употребление спиртного приравнивается к государственной измене, а стало быть, теперь оно карается смертью. Конечно, солдатам из-за этого тоже придется несладко, но они с радостью готовы отказаться от вина ради того, чтобы подложить Селиму свинью. Можешь себе представить, как они будут ликовать, представляя, как этот пьянчужка мучается от жажды!

Шутка, которую они сыграли с султаном, оказалась мне на руку: солдаты перестали, наконец, думать только о том, как бы разбежаться по домам — и вот мы здесь, на родине. Честно признаться, до сих пор удивляюсь, как это мне удалось, если учитывать, что нам пришлось идти через Восточную Сербию, где делают лучшее в мире вино — и это в разгар сбора винограда! Правда, султану понадобилось всего два дня, чтобы избавиться от надоевших ему до зубного скрежета святош и отменить указ. В честь своей победы он устроил грандиозную попойку, а в результате наутро не мог самостоятельно взобраться в седло. Ему пришлось тащиться за армией в отцовской повозке, иначе его бы попросту бросили там умирать.

— Однако армия теперь здесь, господин, почти у самых стен Константинополя.

— Да, верно. Но слышал бы ты, как они шли сюда, угрожающе бормоча себе под нос: «Берегись повозки с сеном, о высокородный и могущественный! В наши дни на дорогах ой как много повозок с сеном!»

— Повозка с сеном? Не понимаю? Она-то тут при чем?

— О, это еще один очень древний и почитаемый турками обычай. Если у армии во время марша вдруг возникнет серьезный повод для недовольства, да еще такой, что дело доходит до открытого бунта, солдаты первым делом отыщут повозку с сеном, перевернут ее и бросят поперек дороги так, чтобы перегородить ее. А потом откажутся идти дальше. И будут топтаться на месте до тех пор, пока все их требования не будут выполнены.

— Насколько я понимаю, перевернутая повозка с сеном поперек дороги довольно обычное дело. Но действительно в последнее время их больше, чем всегда, — пробормотал я. — Как-то мне довелось собственными ушами слышать, как один солдат бормотал себе под нос «Что-то многовато нынче на дорогах повозок с сеном!»

— Да. Не очень-то хороший знак, — кивнул мой господин, и кустистые брови его сошлись на переносице. Тяжело вздохнув, Соколли-паша продолжал: — Крестьяне давно уже поняли, что лучше вовремя убраться с дороги, когда армия движется маршем. А уж коли случится, что повозка перевернулась, то крестьянин кликнет на помощь семью и соседей, чтобы перевернуть ее. Вы и глазом моргнуть не успеете, как дорога вновь будет свободной. Лучше потерять сено, чем встретиться лицом к лицу с целой армией разъяренных солдат, которым мешают добраться до того места, где их ждет долгожданный ночлег и сытный ужин. Так что если поперек дороги лежит повозка с сеном, то крестьяне тут ни при чем, уверяю тебя. Все это тщательно спланировано: сначала недовольные солдаты крадут повозку, потом переворачивают ее, бросают поперек дороги и ищи свищи ветра в поле! Виноватых можно искать до скончания века, только кто будет этим заниматься? Ведь перевернутая повозка с сеном — ни больше ни меньше, как открытый бунт! Ох, Абдулла, скажу тебе честно — впрочем, думаю, ты и так уже догадался: пока мы были на марше, я не знал покоя ни на минуту. Я приказал убрать подальше все, что хоть отдаленно напоминает сено, а возле каждой повозки ставил по солдату. Во всяком случае, пока войско двигалось через мои собственные земли.

— Слава Аллаху, мой господин, что вы так предусмотрительны и осторожны. Теперь уже все позади, вы уже дома, и угроза бунта давно миновала.

— Мы еще не дома, Абдулла, — покачал головой Великий визирь.