Читать книгу "Жду. Люблю. Целую - Тереза Ревэй"

Он застонал, замахал сжатыми кулачками. С каким невидимым врагом он боролся? Снятся ли кошмары в таком возрасте? Или они возникают только со временем, из-за лишений, голода, холода, волнений? В начале жизни человек чувствует лишь физически, и у него есть привилегия орать, так что на это нельзя обижаться. Напротив, окружающие посылают ему только нежные улыбки, словно эта буря так же прекрасна, как и естественна. Залог отменного здоровья. Физического и душевного. В этом возрасте вам простят все ваши грехи: гнев, нетерпение, капризы…

— Что-то случилось, мадемуазель Лили?

Лили поднялась. Она поняла, что так согнулась над колыбелькой, внимательно изучая ребенка, что ей было достаточно открыть рот, чтобы укусить его за атласную щечку, пахнущую миндалем.

Кормилица стояла в дверном проеме в безупречно белом переднике, маленькая заколка блестела в темных волосах. Лучшей няни, чем мисс Гордон, для ребенка и пожелать было нельзя. Она словно родилась, дышала, жила и действовала, только чтобы накормить и удовлетворить все потребности Николя фон Пассау. Ее The Child, другими словами Ребенок, набирал вес и подрастал. Если бы Британское Королевство так же защищало свою расшатанную империю, как мисс Гордон защищала своего питомца, то эта империя простояла бы еще тысячу лет.

— Мне показалось, что он плакал, — солгала Лили.

— Он должен проснуться только через десять минут, — сказала мисс Гордон, взглянув на свои маленькие наручные часы, которые она носила приколотыми булавкой к карману.

— Кто бы сомневался! — усмехнулась Лили. — Ведь дети отрегулированы, все идет как по нотам.

Ощущая, что затылок у нее взмок, она ушла в комнату. Тетя Ксения сдержала слово: ребенок родился, но она не выставила их за двери, ни Феликса, ни ее. Правда, произошло перераспределение пространства, в квартире все было приспособлено так, чтобы ребенку было удобно. Комнату ее брата теперь занимала мисс Гордон, с которой Лили то и дело сталкивалась — как только ребенок требовал к себе внимания. Но Лили не могла за это сердиться на Ксению, так как Феликс сам захотел уехать.

Лицо Ксении Федоровны становилось другим, стоило ей лишь взять ребенка на руки. Словно птица над своим птенцом. Ее голос менялся, когда она разговаривала с ним на русском языке. Лили ничего не понимала, но тоже любила слушать эту речь, которая обволакивала ее, укачивала, успокаивала, словно чистая родниковая вода. Она постоянно наблюдала за ними, за их отношениями. Эти два существа будто явились из незнакомого мира, где царили доверие и гармония. Даже в присутствии других людей взгляд голубых глаз ребенка все равно был прикован к силуэту своей матери, которая всегда тянулась к своему сыну. Ничто, казалось, не могло их побеспокоить, когда они были рядом, потому что они жили в настоящем, поддерживая друг друга. Вид тети Ксении с Колей на руках, безграничная любовь матери к сыну часто вызывали в воображении Лили картинки совсем иного рода, которые вдруг начинали мелькать у нее перед глазами, словно проектируемые на экран слайды. С тех пор как Ксения Федоровна рассказала ей правду, она больше не мечтала о счастливых мгновениях со своей матерью. Ей виделись кошмары, слышались голоса, в которых звучали гнев и паника. Она никому не говорила о них и даже не пыталась от них избавиться, так как это было едва ли не единственным, что связывало ее с искалеченным детством.

Сев за письменный стол, она взяла перьевую ручку и стала писать письмо Феликсу.

«Мой дорогой Феликс!

Спасибо тебе за последнее письмо. Рада была узнать, что ты хорошо питаешься, что твои дела идут так, как ты хотел. Этот господин Манхаймер, похоже, настоящая находка. Его жена, безусловно, талантливая портниха. Мама никогда не держала бы ее столько лет в качестве старшего мастера, будь она не такой компетентной. Их советы сослужат тебе пользу, это правда. Можно сказать, что благодаря им ты заложил первый камень в фундамент того, что ты хочешь создать. Я рада за тебя. Ты пишешь, что понадобятся годы, чтобы восстановить магазин Линднер. Твое терпение поразительно. Это что-то, мне лично совсем не свойственное.

Ты забыл сообщить мне адрес дяди Макса, о чем я тебя просила. Будь любезен, сообщи мне его без задержки. Я хочу ему написать.

Береги себя. Целую.

Лили».

Подождав, пока высохнут чернила, она сложила письмо и запечатала. Лили решила восстановить контакт со своим братом не только из-за одиночества или потому, что восхищалась им, он просто был ей нужен. Из его писем следовало, что он не жалеет о решении поселиться в Берлине, что раздражало Лили, которой больше бы понравилось, если бы он вернулся во Францию с поджатым хвостом, побежденный на вражеской территории, униженный и отчаявшийся. Но ничего подобного. Его письма были, как назло, радостными, хотя Лили догадывалась, что Феликс, как обычно, скрывает свои сомнения и страхи.

Как только Лили узнала, что брат виделся с Максом фон Пассау, она поняла, что надо начинать расследование. Она вытянулась на кровати, сложила руки на груди и уставилась в потолок. Она солгала в письме: с некоторых пор она тоже научилась терпеть. Это было ее верное и главное оружие для достижения цели, которую она поставила перед собой.

— Нет. Я не поеду.

Через несколько дней после показа мод Ксения Федоровна сидела в салоне с сыном на руках и смотрела в непреклонное лицо своей старшей дочери. Маленький Коля набирал вес и становился тяжелым. Когда она закрывала глаза, ей представлялось, что он служит ей якорем, удерживающем ее на земле. Никогда раньше она не знала подобного спокойствия. Ей казалось, что целью ее существования было только одно: дать жизнь этому малышу. Она наклонилась и поцеловала его в макушку, вдохнув тот особенный запах, который был свойственен только ему. Любила ли она Наточку с такой полнотой чувств и самоотверженностью? Или она просто боялась упреков Габриеля, если была бы более внимательна к ребенку, чем к нему? Поэтому бессознательно и сдерживала свою любовь? Мысль, что именно это отразилось на ее отношениях с дочерью, не давала ей покоя.

Ксения не сделает такую же ошибку с сыном. После его появления на свет она зарегистрировала ребенка в мэрии под именем его отца, даже не зная, увидит ли когда-нибудь Макса. А эта мысль пронзала ее, словно тонкое стальное лезвие. Она жила далеко от него, но все равно ощущала его рядом с собой. Глаза их детей, их улыбки, жесты заставляли ее ощущать его рядом. Радость каждого мгновения. И наказание тоже.

— И что ты хочешь, чтобы я сказала тебе, Наточка? — спросила она наконец, поднимая голову. — Я думаю, что для нас будет лучше уехать в Нью-Йорк. Я люблю этот город. Я верю, что мы сможем сделать там много интересного и полезного. Это даст нам необходимую энергию. Есть такие моменты, когда надо вставать и шагать вперед, даже если поначалу это причиняет боль. В моей жизни я всегда была среди тех, кто идет.

— Как всегда, ты думаешь только о себе! — заявила Наташа, подкидывая полено в огонь, разведенный в камине. — А меня ты спросила, хочу ли я этого? Не спросила. Это решение ты принимаешь за всех.