Читать книгу "Охота на льва - Лариса Петровичева"

При упоминании о детях Несса чуть не выронила вязание. Ее руки едва заметно дрожали.

– Я с вами и войну и мир прошел, – сказал Шани с искренней, ненаигранной горечью. – А вы кинулись прочь по первому щелчку, – для большей убедительности он щелкнул пальцами: министры дружно вздрогнули. – Пожалуйста, хотите быть счастливыми – будьте. Хотели свободы – вот она. Хотели прав – да на здоровье!..

– Сир, да какие права, ты о чем! – воскликнул Берг. Министры согласно закивали. – Вон в войска всех берут, да не всем оружие дают! Кому-то только лопата по уму, да и та великовата будет, – он огляделся по сторонам, ища поддержки: – Да мало ли что там полоумные кричали?

Шани безразлично пожал плечами.

– Я вам напоследок придумал вариант действий, – сказал он с нескрываемым сарказмом. – Введите всеобщее избирательное право. Чтоб все могли голосовать: и здоровые, и убогие, и крестьяне, и дворяне. Да! И бабы обязательно. И пусть кого-нибудь из вас выберут главой государства. А остальные будут контролировать, чтоб с трона не свалился.

Министр образования и науки судорожно вздохнул и лишился чувств. Видимо, его тонкая натура не выдержала самой возможности избирательного права, тем более для женщин.

– Микоша не выбирайте, – усмехнулся Шани. – Он хрупкой душевной организации человек. А, еще, чуть не забыл. Церковь непременно отделите от государства. Чего это какие-то попы в злате будут народу о грехах толковать и ограничивать свободу действий нового просвещенного человека? Раздавите гадину, и всего делов.

Новый патриарх Алекс был молод и, по мнению имевших с ним дело, изрядно вспыльчив, однако, когда он заговорил, его голос звучал убедительно и проникновенно:

– Ты говоришь с горечью, государь, и я понимаю твою горечь. Мы пережили трудные времена, мы все сомневались, нас одолевали сомнения, но сомневались мы не в тебе. Все это время мы сами себе не верили. Не прими нашу растерянность за неблагодарность. Мы твои дети, а дети частенько бунтуют – необязательно против родителей, а против несправедливой, как им кажется, жизни. Но родители при этом не бросают своих детей. И мы все, твои дети, искренне раскаиваемся и просим тебя вернуться. Не отвергай нас.

Патриарх сказал хорошо: министры согласно закивали и сдержанно зашумели, выражая искреннее одобрение и поддержку. Шани несколько минут рассматривал тусклые пятна сиреневого в аметисте своего старого перстня и думал, что молодой Алекс далеко пойдет.

– Хорошо, – произнес Шани и, переведя взгляд на открытые двери гостиной, увидел Мари. Бледная, исхудавшая, больше похожая на мертвеца, чем на живого человека, она стояла рядом с командиром охранного отряда и прислушивалась к тому, что происходило в гостиной; Шани неожиданно подумал, что дзёндари тоже родилась ранней весной. – Хорошо, я вернусь. Но вам следует готовиться к значительным переменам.

По гостиной прошел общий вздох облегчения. Собравшиеся были готовы на все, чтобы сохранить в стране привычную стабильность.

«Жаль только, что этого не случится», – подумал Шани.

Мари ждала его в экипаже. Стукнув в стену и дав кучеру знак трогать, Шани затолкал свой саквояж под сиденье и сказал:

– Хорошо, что ты здесь.

Дзёндари слабо улыбнулась. Видимо, ее знобило: зима еще не обрела морозной крепости, но Мари куталась в тяжелый меховой плащ, словно никак не могла согреться.

– Возможно, – промолвила Мари едва слышно. – Где же мне еще быть.

Видимо, дела ее были плохи. С сочувствием глядя на Мари, Шани пожалел, что, прощаясь с Нессой, оставил ей все свои медицинские планшеты: и старый, и новый. Впрочем, не страшно – приедут в столицу, и он за руку отведет дзёндари к лекарнику. Перебедуем, ничего.

– Ты заболела?

– Я умираю, – сказала Мари и отвернулась к окну.

Шани взял ее за руку и испугался: кисть оказалась такой же иссушенно легкой и горячей, какая была давным-давно у его умирающей матери.

Он успел об этом забыть. А теперь вдруг вспомнил.

– Не говори глупости, – произнес Шани и отчетливо услышал в своем голосе испуганную дрожь.

Мари как-то жалобно пожала плечами.

– Ты не можешь меня оставить, – произнес он, вспомнив, что именно эти слова когда-то сказал матери. – Ты не можешь… Да что с тобой такое?

Бледные губы Мари дрогнули в улыбке. Сунув руку во внутренний карман своей накидки, она вынула тяжелую серебряную флягу с сулифатской вязью на боках и сказала:

– Я устала. Я просто устала, и мне пора. Знаешь что… давай выпьем на посошок.

Череда потерь, подумал Шани, ощущая, как горечь вгрызается в грудь ржавым винтом и в горле поднимается влажный соленый комок. Вся моя жизнь – череда потерь. Вот и еще одна.

Приторно-сладкий глоток окутал нёбо и быстро растаял, оставив легкое ягодное послевкусие. Шани сделал еще один глоток и вернул флягу Мари. Та отпила немного и завернула крышку.

– Я тебя спас, но не сделал счастливой, – печально сказал Шани.

Мари улыбнулась, и по ее впалой щеке скользнула слеза – а может, ему просто привиделось в густеющей тьме. Нашарив на стене шнурок от лампы, Шани включил свет. Полтора часа дороги до столицы – а там сразу же в госпиталь, и, что бы ни было с Мари, ее вылечат.

– Ты сделал все, что мог, – уверенно произнесла дзёндари. – Просить о большем было бы бессовестно.

– Что с тобой? – спросил Шани. – Что случилось?

Мари вздохнула и дотронулась было до его руки, но тотчас же убрала пальцы.

– Просто не хочу больше жить. Мой брат умер, Андрей умер… Отпусти меня. Тебе ведь нужен живой человек, а не кукла императора Рудольфа.

Винт в груди снова пришел в движение. Шани чувствовал, как ворочается боль, и думал, что все, сделанное им, не имело и сейчас не имеет смысла. Нужное, важное, дорогое утекало, словно вода из пригоршни, и он не мог ее удержать, как ни старался.

– Не могу, – признался Шани. – Мари, что мне сделать?

– Прикажи остановить экипаж на ближайшем перекрестке. Пожалуйста! – попросила она, видя, что Шани готов протестовать. – Дальше у меня своя дорога, и не слишком длинная.

– Мари…

– Пожалуйста.

Дзёндари покинула экипаж через четверть часа. Спрыгнув со ступеней на дорогу, Мари отступила на обочину, туда, где из-под легкого снежного одеяла торчали засохшие стебли растений, и сказала:

– Помирись с женой. Она хорошая женщина.

Ком в горле разрастался, мешая дышать. Шани рванул ленту галстука и сказал:

– Вернись. Вернись, Мари. Я все исправлю.

Мари сделала еще один шаг назад, почти растаяв в наступившей ночи.

– Прощай, Шани. Мне пора.

Когда императорский экипаж исчез из виду – Мари точно знала, что Шани смотрел на нее в окно до тех пор, пока она не растворилась во тьме, – дзёндари упала в снег и завыла от боли, захлебываясь собственным одиночеством и тоской. Фонарь на верстовом столбе размеренно качался на ветру, словно освещал сцену театра: невидимые зрители смотрели на Мари, готовясь закричать «Браво!», и огромная луна, что проглядывала сквозь клочья туч, казалась частью декорации.